"Урал улыбается" - читать интересную книгу автора (Вибе Феликс Иванович, Печенкин Владимир,...)

Римма Мазитова

Хорошая штука — разные кружки, общества, объединения! Массу полезных сведений почерпнуть можно, жизнь полнее раскрывается. Вот недавно сдох у меня любимый пудель Лерик. (Открыл, подлец, холодильник и сожрал недельный запас говяжьей печенки. Ветеринар сказал, что пудель умер «от удовольствия». До слез жалко собачку.) После этого я перестал посещать общество собаководов и перешел в клуб любителей философии.

Прихожу на первое занятие — я в секцию социологии записался — и попадаю на интереснейшую дискуссию. Вопрос ставится так: почему в отдельных учреждениях в отдельных случаях отдельные товарищи, мягко говоря, недостаточно благожелательны? Ваня Куржиков сразу закричал: «Потому что в человеке еще очень много от обезьяны! Пережиток темного прошлого». Тут все обиделись за обезьян. Поднялся дикий шум, и ведущему пришлось постучать по столу.

Последнее слово осталось за нашим руководителем, кандидатом философии. У этого кандидата интересная биография. Он с шестнадцати лет по настоящее время трудится в ресторане «Центральный». Начинал учеником, сейчас шеф-повар. Бесподобно жарит шашлыки. Так вот, у него хобби — неотвратимая тяга к философии. Из-за своего хобби он вечернюю школу окончил, заочный институт и аспирантуру. А началось с того, что забрел он как-то после работы в кружок и прослушал лекцию «Народонаселение, теория Мальтуса» и что-то там еще. Повар-философ нам все и растолковал. У человека, говорит, имеется некий уровень претензий, который всегда выше того, что данный индивидуум в силах достигнуть. Поэтому человек часто бывает неудовлетворен своим местом в жизни. Ну, например, официантка. В душе она, может, никакая не официантка, а солистка балета. Но посетитель кафе этого не знает. И вместо того, чтобы поднести ей цветы и поаплодировать, раздраженно стучит вилкой по тарелке и требует шницель. Разумеется, она оскорблена.

И так это он нам здорово объяснил, прямо глаза открыл. Я лично во многих явлениях с того дня стал разбираться правильней и глубже, чем прежде. Возьмем самый близкий пример. Пришел я с занятий домой не очень поздно, часов в одиннадцать. Жена как всегда не в духе. И вдруг меня озарило: у нее же другой уровень претензий! Я бухгалтер среднего роста, средней упитанности, с лысинкой, когда говорю — запинаюсь. Вообще-то я могу и не запинаться, а запинаюсь умышленно, чтобы обдумать, что я такое говорю. А ей хочется стройного, уверенного в себе спутника жизни, рокочущего приятным баритоном. Ну, ладно, думаю, с женой тут не финансовые операции, можно вовсе и не запинаться.

Встал на цыпочки, шапку мохнатую надвинул на брови, блеснул загадочно глазами и говорю приятным баритоном:

— Нюся, — говорю, — давай вместо пуделя заведем берберийского льва, это сейчас модно.

— Ой, — обрадовалась жена, — правда? — и чмокнула меня в щеку.

Вот вам и кружок философии!

Прихожу на другой день на работу. Главбух, Павел Игнатьевич, хмур, как осеннее утро. Поглядел я на него, подумал и поставил диагноз. Та же самая болезнь — завышенный уровень претензий. Он главбух, а хочет быть шофером. Да не каким-нибудь, а лихачом, гонщиком и сорвиголовой. Автомобиль у него есть, «Москвич», но ездит он редко. То карданный вал сломался, то потекло что-то, то камера лопнула. Такой, в общем, шофер-любитель — неудачник. Бухгалтер-то он классный, но этого ему мало для счастья.

— Павел Игнатьич, — говорю, — здорово вы на своей машине гнали, я недавно видел. На повороте аж накренило. Вам бы в ралли участие принять. «Тур Европы» или что-то в этом роде.

Сказал и жду, что будет. Крепкий он мужик, наш главбух, лести не выносит. Но тут, смотрю, порозовел.

— Виктор, — говорит, — Николаевич, нужно к поставщикам в Одессу на неделю съездить, разобраться в документации. Есть желание?

Еще бы не было желания в бархатный сезон за казенный счет на курорт смотаться! Притом я ни разу в Одессе не был. Вот что значит научный подход. Короче, не жизнь у меня пошла, а сказка.

На одесском рейде одному капитану, который в душе был певцом, я сказал, что он со своей гитарой украсил бы самый лучший ансамбль. И капитан взял меня в кругосветное плавание. Правда, каждый вечер он немилосердно выл в микрофон радиорубки, но это тоже отчасти экзотика — поющий капитан.

Когда мы приплыли в Африку, я вспомнил, что обещал жене берберийского льва, и слез с корабля. За углом встретил льва. Этот лев был царем всех местных зверей, но ему хотелось быть цирковым акробатом. Он пытался сделать стойку на передних лапах и все время заваливался на спину. После одного из номеров я громко зааплодировал и закричал «браво!» Лев подошел, лизнул меня в лицо и приставил ко мне двух своих племянников. Они каждый день подавали мне шляпу, чтобы я не перегрелся на солнце.

Все шло очень хорошо, но тут на меня стала нападать хандра. Я вдруг осознал, что давно уже вру налево и направо. У меня появилась жгучая претензия: сказать правду льву. Сказать ему, что даже мой никчемный пудель Лерик, объевшийся говяжьей печенкой, делал кульбиты в пятьдесят два раза грациознее, чем это получается у него, льва, но что Лерик никогда в жизни не претендовал на роль актера, а претендовал только на содержимое холодильника. Я чувствовал, что если не скажу всего этого льву, то мне не будет в жизни счастья, я буду хмурым, как осенний вечер, буду всем хамить и кончу язвой желудка. Если же я скажу правду льву, то он меня съест.

Повар-философ учил нас на занятиях секции социологии, что человек должен любой ценой подниматься до своего уровня претензий, ибо ничего нет хуже комплекса неполноценности. И я решился. Взял у львят свою шляпу и пошел. Я сказал льву все. И о пуделе Лерике, и о кульбитах. После чего бросил шляпу о песок и приготовился к худшему. Лев положил царственную голову на лапы. Из правого глаза у него выкатилась большая прозрачная слеза.

— Почему ты плачешь? — спросил я упавшим голосом. — Тебе хочется быть акробатом?

— Нет, — вздохнул лев. — Акробатом, правда, мне быть очень хочется, но плачу я не поэтому. Мне Лерика жалко. Талантливый, должно быть, погиб артист…

Я поднялся до своего уровня претензий: сказал правду льву. Но счастья почему-то не ощущал.

— Послушай, Лева, — начал я. — Может быть, сегодня у тебя получится сальто назад? — Мне очень хотелось, чтобы у него вышло, наконец, сальто.

Лев посмотрел на меня недоверчиво. Пружинно встал. Он исполнился решимости. Может быть, он хотел прыгнуть за себя и за Лерика? Он разбежался. Он прыгнул. О какой прыжок! Плавный, мягкий, высокий. Как жаль, что кроме меня никто этого не видел. Я не хлопал в ладоши и не кричал «браво!», но лев подошел ко мне и лизнул меня в лицо. Он был счастлив. Я тоже. А к берегу уже плыл корабль, и знакомый капитан махал мне гитарой с верхней палубы.