"НФ: Альманах научной фантастики 35 (1991)" - читать интересную книгу автора (Соломатов Андрей)

ВЛАДИМИР ГОПМАН ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОШЛОМ И НЕМНОГО О БУДУЩЕМ

В 1982 году, как уже говорилось, в подмосковном Доме творчестве «Малеевка» прошел первый Всесоюзный семинар молодых писателей, работающих в жанрах фантастики и приключений. По месту проведения семинара направление в советской научно-фантастической литературе 80-х годов стало называться малеевским. И хотя впоследствии аналогичные семинары проводились не в Малеевке, а в Дубултах, под Ригой, название «малеевская школа» осталось. О ней и пойдет речь.

Конечно, это совпадение, что семинар начал работу в те дни, когда умер самый орденоносный политический деятель нашей страны. Но символично, что завершение брежневской эпохи совпало с рождением литературной школы, авторы которой не верили в «идеологический мираж в социально-экономической и правовой пустыне» (Капустин М. Конец утопии?). Живая неподцензурная мысль в самые беспросветные застойные годы пробивалась сквозь напластования лжи и лицемерия, боролась с догматизмом и идеологическим диктатом. В движении к свободе всегда участвовала фантастика — в немалой степени и та, что создавалась молодыми авторами рождения конца сороковых — начала пятидесятых годов, теми, кого объединили малеевские семинары.

Будущие малеевцы начинали писать на рубеже 60 — 70-х годов. Тогда в фантастике, как и во всей советской литературе, происходило вытеснение культурных ценностей порожденной примитивным мышлением эрзац-беллетристикой, апеллирующей к такому же мышлению и им же востребуемой. «Откат» в духовной жизни общества и угасание «оттепели» в фантастике начали ощущаться с середины 60-х годов, когда один за другим появились разгромно-проработочные «отзывы» на произведения Стругацких — уже тогда они считались лидерами советской НФ литературы и потому были выбраны главной мишенью. Фантастика, как и «большая литература», испытала действие неосталинских методов «руководства культурой»: будь то событие, драматически сказавшееся на общем ходе литературного процесса, — разгон в начале 70-х годов редакции фантастики издательства «Молодая гвардия», в 60-е годы объединявшей лучшие силы в советской НФ, ненамного «отстал» от разгрома «Нового мира»; или будь то судьбы конкретных писателей, не желавших более быть «руководимыми» и уезжавших за границу.

В результате чиновники от литературы, «курировавшие» фантастику, могли быть спокойны за идеологическую чистоту большинства продукции подведомственной им отрасли. Герои разрешенной фантастики побеждали плохих пришельцев, дружили, демонстрируя преимущества социалистического образа жизни, с хорошими инопланетянами, совершали полезные открытия и надежно охраняли их от акул империализма; наконец, имея в груди вместо сердца пламенный мотор, бороздили космос в народнохозяйственных целях.

И естественно, что в застойные годы травле подвергалась именно та фантастика, которая, используя богатейший арсенал мирового искусства (гротеск, аллегорию, притчу, иносказание), говорила правду.

…Итак, ноябрь 1982 года. Первая «Малеевка» (она, как и последующие, была бы невозможна без поистине подвижнической работы Н. М. Берковой, заместителя председателя совета по приключенческой и научно-фантастической литературе при СП СССР, и В. Т, Бабенко, бессменного старосты семинаров). Журналисты, инженеры, научные работники, врачи, художники, школьный учитель, военнослужащий — всего двадцать шесть человек из двадцати одного города. Люди самые разные по возрасту, образованию, взглядам и жизненному опыту. Книг не было почти ни у кого, хотя многие печатались давно. Но не стремление непременно напечататься двигало большинством участников семинара — они ставили перед собой задачу делать Литературу.

Велико было значение руководителей семинара — Д. А. Биленкина, Е. Л. Войскунского, Г. И. Гуревича (потом их сменили В. Д. Михайлов, С. А. Снегов, Г. М. Прашкевич). Благодаря им на семинарах царила атмосфера высокодуховного и высокопрофессионального общения. Эти писатели старшего поколения были подлинными Учителями и в творчестве, и в жизни, своим примером утверждая интеллигентность и принципиальность как единственный путь а искусстве. Отношения, сложившиеся во время семинара, перерастали в товарищеские, и не только между «семинаристами», но и между учениками и учителями.

«Малеевки» собирали талантливую молодежь со всей страны. Конечно, приезжали на семинары и откровенные графоманы. Ведь «Малеевки» становились престижными, попасть туда означало получить важную строку в своем послужном списке, оттого был такой напор. Хотя существовавшая система отбора должна была исключить их появление, все же они прорывались, добыв правдами и неправдами характеристики от местных отделений СП. С графоманами разговор был короткий — по давнему выражению одного острослова, они «как пришелец, так и ушелец».

На семинарах никто из руководителей или приглашенных писателей и критиков никогда не выступал с эстетическими манифестами или программами. Не было, по сути дела, у «малеевской школы» и теоретической основы, платформы. Да и нужна ли она была? Ведь семинары необходимы не для того, чтобы «выучить на писателя», но для творческого общения, которого многие молодые авторы, живущие в какой-нибудь Тьмускорпиони (выражение Стругацких), были лишены. Необходимы семинары для знакомства с тем, что делают твои коллеги, и для проверки того, что делаешь ты сам, проверки выбранного тобой пути.

Невозможно дать универсальное определение «малеевской школы», подвести десятки индивидуальных творческих манер под единый эстетический знаменатель. Поэтому, не претендуя на окончательность формулировок, попробуем на примере нескольких произведений показать разнообразие и богатство подходов «малеевцев» к фантастике.

Открыв повесть ленинградского прозаика Виктора Жилина [Этот талантливый писатель был старостой ленинградского семинара. Его любили все — ив Ленинграде, и в Москве, и в «Малеевке». Горько думать, что его нет…] «День свершений», мы оказываемся в удивительном мире: нет ни луны, ни звезд, вместо неба — сплошная сфера, в центре которой — клякса ложносолнца. Страной правит теократия фашистского толка, уверяющая народ, что много лет назад, когда мир погибал в атомной катастрофе, Провидение спасло нацию, воздвигнув непроницаемую сферу, за которой остались смерть, радиация. Однако проповеди божественного спасения не остановили распад экономики, вражду с правительством и друг с другом религиозных общин, рост бандитских формирований. Повесть В. Жилина создана почти десять лет назад. Работая над ней, он, конечно же, не мог предположить, что нарисованная им картина будет восприниматься как пророчество…

Мир этот выписан удивительно ярко и впечатляюще. Но больше всего запоминается духовное состояние его обитателей, живущих по так, увы, знакомому нам принципу: сдохни ты сегодня, а я завтра. Таким предстает в начале повести и ее главный герой, юноша Стэн, член грабительской шайки. Встреча с загадочными пришельцами, не только могущественными, но и добрыми (качество, немыслимое в мире Стэна), разрушила сферу, сковывавшую душу героя, сферу, созданную озлобленностью и жестокостью окружавшего его мира Духовное освобождение его совпадает с освобождением страны: пришельцы с другой стороны сферы — посланцы свободного и счастливого населения Земли — сумели разомкнуть пространство, свернутое двести лет назад…

Контакт с инопланетным разумом — одна из основных тем фантастики, предоставляющая автору неограниченные сюжетные возможности. И не имеет значения, происходит действие на Земле, на далекой планете или в космосе: ведь контакт — своего рода зеркало, в котором человечество может увидеть и лучше понять себя.

Москвич Борис Руденко в повести «Заключение в Эдем» обращается к теме вторжения на Землю инопланетян. В повести описано не кровавое вторжение, несущее, как в «Войне миров» Уэллса, гибель всему живому, а бескровный, но не менее страшный захват. Пришельцы уничтожили все оружие на планете, разрешили экологический кризис, обеспечили всем без исключения землянам сытую и комфортную жизнь. Отныне не надо думать о хлебе насущном — его доставляют пришельцы, равно как и множество бытовых компонентов «земного Эдема».

Такой режим устраивает большинство: не надо беспокоиться о завтрашнем дне, он понятен и безопасен. Только немногие понимают, что человечество лишается будущего, ведь человек есть то, что он сам и время создают из него, а не то, что делают за него. Поэтому-то и выступают герои против дармового рая Их всего несколько человек, они вооружены старыми заржавевшими ружьями и, конечно, обречены на гибель. Но она не напрасна — она пробудила спящие души «молчаливого большинства», показала тем, кто боялся и подумать о борьбе, что она возможна. Воистину «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идет за них на бой…»

Достижения научно-технического прогресса вызвали к жизни социальный тип, названный Аркадием и Борисом Стругацкими Массовым Сытым Невоспитанным Человеком. Против современного мещанства, против многоликого потребительства — этой, по словам Стругацких, «духовной инфекции», — направлены многие произведения молодых фантастов.

…Кто из нас не мечтал, подобно герою «Сказки о рыбаке и рыбке», получить волшебное средство для исполнения желаний? Такую возможность предоставил своему герою московский фантаст Виталий Бабенко в повести «Игоряша Золотая Рыбка». Молодой человек по имени Игоряша, «посредственный специалист с дипломом о высшем образовании, представитель широких масс не читающей, но любящей книгу публики», как его характеризует автор, поймал Золотую Рыбку. На самом деле это вовсе не Рыбка, а информационный модуль, посланный галактической цивилизацией на Землю для сбора сведений о нашей планете.

Сатирическая мишень Бабенко — современный мещанин-потребитель, чей идеал совпадает с идеалом Игоряши: заставить всю Вселенную служить удовлетворению своих потребностей и желаний. Чем грозит современное мещанство, которое захватывает не только сферу материальных благ, но и духовных ценностей (мещанин их не усваивает, а присваивает, переводя в один разряд с «престижными» символами материального благополучия), Бабенко показывает зло и остроумно.

Шаржирование, гротеск — к этим приемам «малеевцы» прибегают часто. Поразительно живой, объемный, такой узнаваемый образ спекулянта книгами, вообще, любыми предметами культуры, лишь бы они хорошо шли на рынке, создает в рассказе «Книгопродавец» фантаст из Фрунзе Алан Кубатиев. Кстати, по поводу именно этого рассказа была сказана Аркадием Стругацким известная фраза: «Да-а, так мы не начинали…»

Герой рассказа «Кошелек» фантаста из Таллинна Михаила Веллера, добропорядочный мужчина средних лет, находит на улице кошелек. Бытовое происшествие разрастается до фантасмагории: кошелек начинает исправно платить хозяину за каждый добрый поступок. Сначала герой пытается бороться с искушением получить за бескорыстие, но… слаб человек, и вот доброта и сострадание становятся источником обогащения, меняя психологию, мораль.

Активно используют «малеевцы» жанр сатирической фантастики, традиции которой восходят к Салтыкову-Щедрину и столь блистательно развиты в наше время Стругацкими. Один из наиболее показательных примеров — повесть прозаика из Красноярска Михаила Успенского «В ночь с пятого на десятое». Сюжет ее — история хождений героя по кругам бюрократического ада, по некоей канцелярии, куда герой пришел искать управу на… клопов. С помощью художественного преувеличения, сатирической гиперболы факты реальной действительности приобретают фантасмагорические очертания, возникает пугающая картина канцелярского псевдобытия, псевдодеятельности, не имеющей ни смысла, ни цели, замкнутой самое на себя.

Фантастика высмеивает бюрократический консерватизм, омертвевшие закостенелые штампы мышления и языка (чего стоят названия подразделений канцелярий: «Отдел по связям с общественностью», «Отдел поэтических воззрений славян на природу», «Отдел науки на марше»). Нелепость, абсурдность происходящего с героем подчеркивают не просто бессмысленность, но и опасность авторитарной бюрократии.

Этой же проблеме посвящена и повесть фантаста из Ташкента Абдухакима Фазылова «Уникальное подпространство».

Повесть Фазылова направлена против системы, основанной на подкупах и самоуправстве, системы, при которой талант, знания, опыт научного работника — да и любого члена общества — не нужны, требуется только умение угождать начальству. Не случайно, что, когда Фазылов, научный сотрудник одного из ташкентских НИИ, опубликовал повесть, на него обрушился гнев чиновной науки города. Многие люди — и не только из института, где работал Фазылов, — узнали себя в сатирических образах.

80-е годы прошли под знаком борьбы против ядерной угрозы. Своим творчеством протестовала против этого и молодая советская фантастика. В 1984 году ЦК ЛКСМ и Союз писателей Грузии, республиканский комитет космонавтики и общество «Знание» при поддержке совета по приключенческой и научно-фантастической литературе СП СССР провели Всесоюзный молодежный конкурс антивоенного рассказа. Первую премию получил рассказ «малеевцев» — фантастов из Волгограда супругов Любови и Евгения Лукиных «Право голоса» — яркая сатира на милитаристское мышление.

В 1986 году экраны мира обошел фильм «Письма мертвого человека», поставленный по сценарию, в работе над которым принимал участие ленинградский фантаст Вячеслав Рыбаков. Отдельные мотивы сценария использованы в его повести «Первый день спасения» и рассказе «Зима». Эти произведения в числе немногих появившихся в нашей печати образцов фантастики, которая открыто говорила о самом страшном, что может произойти, если гонка вооружений не будет остановлена. Писатель убежден, что только правда, какой бы горькой и страшной она ни была, способна предотвратить катастрофу.

Одно из самых известных антивоенных произведений «малеевцев» — рассказ москвича Владимира Покровского «Самая последняя в мире война»…Будущее (близкое или не очень), когда борьба за установление мира на Земле вошла в завершающую стадию. Подписан договор о полном разоружении, уничтожаются запасы оружия, военная промышленность переводится на мирные рельсы. Но остались еще разумные бомбы — кошмарное порождение милитаристского психоза. И начинается последняя в истории человечества война человеческого разума с разумом внечеловеческим, созданным и существующим для убийства… Именно так рассказ Покровского обычно оценивался в критике. Но никто не обращал внимания на второй план рассказа ведь разумная бомба, с которой сталкивается герой, — не только разрушительное оружие (это — от бомбы), но затравленное, гонимое, одинокое и несчастное существо (это — от разума!), остро ощущающее, как смыкается вокруг нее море людской ненависти. Не ее вина, а беда, что люди создали ее такой…

На примере рассказа Покровского видно, сколь неординарны сюжетные решения фантастики «малеевцев». Бескомпромиссность авторской позиции, гражданская смелость и твердость в их лучших произведениях сочетаются с глубокой психологической проработкой характеров, показывая, что фантастика — это вовсе не «когда про звездолеты или роботов».

В современной НФ немало штампов, стереотипных сюжетных ходов и образов. Создан своего рода банк данных, откуда ремесленники от литературы берут материал для своих сочинений, что остроумно высмеивают молодые фантасты Киевлянин Борис Штерн в рассказе «Чья планета?» издевается над набившими оскомину лихими космопроходцами, «в любую погоду» штурмующими галактические дали. Вот портрет героя рассказа, капитана межпланетного корабля: «Инспектор Бел Амор — человек средних лет с сонными глазами, в разведке не бреется, предпочитает быть от начальства подальше. Не дурак, но умен в меру. Анкетная биография интереса не представляет». Или вот как ведут себя Бел Амор и корабельный робот Стабилизатор, обнаружив безымянную планету: «Тут же у них произошел чисто технический разговор, разбавленный юмором для большего интереса; разговор, который обязаны вести герои многострадального фантастического жанра в порядке информации читателей, — о заселении планет, о разведке в космосе, о трудностях своей работы. Закончив этот нудный разговор, они с облегчением вздохнули и занялись своим делом: нужно было ставить бакен».

Штерн обладает поразительно развитым чувством комического, умением увидеть его в самом прозаическом и обыденном. Юмор ситуаций (от самой земной — изображение проходимцев разных мастей и калибров — до космической) и юмор характеров а рассказах Штерна умножены на безукоризненное владение словом. Нельзя не согласиться с Б. Н. Стругацким, написавшим в предисловии к первому сборнику рассказов киевского фантаста: «Борис Штерн не подражает никому. Он вполне самобытен, такой фантастики у нас еще не было, он идет по своей дороге первым».

И космос, и будущее у молодых фантастов достаточно условны. Главное — не выбор декораций или антуража, а человек. Что есть человек, что выделяет его из числа населяющих Землю живых существ, чем отличается homo sapiens от других носителей разума? Остро ставит этот вопрос ереванский фантаст Руслан Сагабалян в рассказе «Карантин»…Хотите испытать радость перевоплощения, изведать недоступное человеку наслаждение в облике разумного растения, плавающего или летающего монстра? Стоит только захотеть, и после несложной процедуры вы покидаете клинику в том облике, который выбрали. Однако при каждой последующей трансформации теряется частичка вашего «я», частица прошлого. Чехарда обликов ведет к изменению индивидуальности. Впрочем, инопланетных гволоков, ихтиодов, гейдов, видящих смысл и цель существования в смене видов физических наслаждений, не заботит утрата личности. Но человек не может жить без воспоминаний, без любви, надежды, тревоги…

В одной статье невозможно рассказать даже о самых примечательных участниках «малеевских» семинаров. Творчество каждого, о ком шла речь выше, заслуживает отдельного разговора. Равно как и творчество Ирины Тибиловой, Андрея Измайлова, Андрея Столярова, Николая Ютанова из Ленинграда, Натальи Астаховой и Даниила Клугера из Симферополя, Владислава Петрова из Тбилиси, Андрея Лазарчука из Красноярска, Евгения Филенко и Михаила Шаламова из Перми, Николая Блохина из Ростова-на-Дону, Андрея Левкина из Риги, Людмилы Синицыной из Душанбе. Юрия Брайдера, Николая Чадовича, Бориса Зеленского из Минска, Владимира Зайца и Юрия Пригорницкого из Киева, Эдуарда Геворкяна из Москвы, За рамками обзора осталась и «вторая волна» «малеевцев»: москвичи Наталья Лазарева, Павел Кузьменко, Андрей Молчанов, Виктор Пелевин, Андрей Саломатов, ленинградцы Александр Тюрин и Александр Щеголев, одессит Анатолий Гланц…

Каковы итоги — разумеется, промежуточные: ведь все эти авторы продолжают работать, — почти десятилетнего существования в советской фантастике «малеевской школы», которую окончили более двухсот молодых авторов? Количество «выпускников» семинара, издавших книгу (и не одну), перевалило за три десятка, более десяти человек стали членами Союза писателей, Первым из «малеевцев» приобрел широкую известность ленинградец В. Рыбаков, награжденный Государственной премией РСФСР за участие в создании фильма «Письма мертвого человека». В 1990 году высшая награда в советской фантастике, премия «Аэлита», была вручена «малеевцу» из Красноярска Олегу Корабельникову. Примечательно, что все премии 1990 года в Свердловске, где по традиции проходит ежегодный праздник фантастики, получили «малеевцы»: приз имени И. А. Ефремова за вклад в развитие жанра — В. Бабенко, приз «Старт» за наиболее яркий книжный дебют — А. Столяров (первый раз этот приз присуждался в 1989 году и был вручен также «малеевцу» Б. Штерну). В активе «малеевцев» есть и международные награды: приз на проходившем в Болгарии конкурсе НФ рассказа получил А. Лазарчук, В. Бабенко награжден почетным дипломом Европейского конгрессе писателей-фантастов.

Многие клубы любителей фантастики ежегодно проводят опросы с целью выявить лучшие произведения отечественной НФ. По итогам весьма представительного анкетирования в течение последних лет работы «малеевцев» неизменно выходят на первые места.

Сегодня «малеевцы» издаются очень широко, они вознаграждены за годы замалчивания и непечатания — и вознаграждены справедливо. Очевиден и безусловен успех литературного поколения, сохранившего «душу живу» в годы застоя. Итак, все-таки у нашей сказки счастливый конец? Но что-то удерживает руку от постановки победной точки, сбивает мажорную интонацию. В чем же дело? Наверное, все-таки в том, что «малеевцы» печатают сегодня то, что написано лет восемь-десять назад. Нового же немного, а то, что есть, все-таки чаще всего ниже уровня старых вещей. Понятно, что сейчас сложная ситуация для всей культуры. Сняты цензурные запреты, нет закрытых тем. Отпала необходимость в эзоповом языке, в аллегории и иносказании — зачем какие-то намеки, когда все говорится открытым текстом. Получается, что не с чем бороться, ибо язвы и беды общества выставлены политиков и публицистикой на всенародное обозрение. Литература в растерянности: о чем писать, когда все названо своими именами? Литература молчит — идет переосмысление действительности, та сложная внутренняя работа художника, результаты которой никто не может предсказать.

Но не только в этом, как мне кажется, дело. «Малеевцы» трудно шли в литературу. На своей шкуре они испытали тяжесть фанфарной лжи: молодым-де у нас везде дорога. Непечатание или замалчивание с трудом напечатанного десятилетиями были нормой литературной жизни. Не имея возможности печатать то, что хотелось писать, не имея доступа к читателю, пишущий попадал в трудное положение. Тот, кто был смелее и непримиримее, уезжал, кто слабее — спивался, бросал Писать. Самый слабый начинал писать «проходняк», «верняк», терял лицо.

Такая важная часть общественного сознания нашего общества, как страх, еще ждет исследователя. Страх — Госстрах, по выражению В. Гроссмана, — неотъемлемый фактор жизни тоталитарного общества, он входил в душу с рождения, был чуть ли не генетически запрограммирован. И когда человек начинал писать, то страх стоял за его плечом и редактировал каждую строчку. «Малеевцы» подростками слышали о процессе Даниэля и Синявского, осужденных за то, что были просто художниками, не могущими не творить. Осознание пушкинского «черт догадал родиться» в стране, где стремление к свободе творчества равнозначно тягчайшему политическому преступлению, порождало бессилие, тоску. Прав, прав был Михаил Михайлович Зощенко: «Писатель с перепуганной душой — это уже потеря квалификации»…

Репрессии, которым подвергались инакомыслящие вообще и инакомыслящие творческие (высылка из страны лучших ее писателей, художников, музыкантов), более чем наглядно показывали, что ждет тебя и твоих близких в случае, если напишешь что-то нежелательное. Кроме страха — внутреннего цензора, был цензор внешний — издательский, редакционный. Существовала «пропускная модель» писателя — возможность публикации определялась разными факторами: от национальности (кое-кто брал псевдоним или фамилию жены, если своя собственная казалась уязвимой с анкетной точки зрения) до места работы; качество же представляемого текста часто вообще не имело никакого значения.

«В те смрадные, душные, тяжкие… годы прошла наша юность. И сколько б мы успели написать, нарисовать, спеть, если б не обворовали те, кто взял на себя право решать за нас, одергивать нас, судить и уродовать наши строчки, распоряжаться нашей судьбой…» Это сказано одним прекрасным журналистом, Анатолием Головковым, в предисловии к книге другого прекрасного журналиста, Павла Гутионтова. Оба они «малеевских» лет рождения, и судьбы их схожи с судьбами молодых фантастов. Впрочем, какое там, «молодых»… «Малеевцам» уже под сорок и за сорок, возраст пушкинский пройден, а главных книг еще — или уже?… — нет. Столько не реализовано и, кто знает, реализуется ли…

Но жизнь продолжается. Нет нужды гадать, как дальше будет развиваться «малеевская» школа, ведь литература — живой организм, смоделировать движение которого невозможно. Ясно одно:

функция фантастики не изменится, она будет продолжать работать, чтобы «лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью» (Блок А. Интеллигенция и революция. — Петроград, 1918).