"Феликс Кривин. Пан Пратхавец, рыцарь на белом коне (Авт.сб. "Хвост павлина")" - читать интересную книгу автора

- еще хуже, чем тогда, когда погода подкачала. А Мешкопес жевал перья и
думал, что вряд ли они разрешат проблему питания.
- Тьфу! - сказал Мешкопес и выплюнул невкусные перья.
И все окружили ее, смешную, общипанную Ехидну, которая все еще не была
Ехидной, и стали над ней потешаться.
- Ну! - говорили они. - Чего ты сидишь? Лети в свое небо!
А она не могла полететь, потому что у нее больше не было крыльев.
Тогда Кенгуру поддел ее ногой и подбросил вверх, чтобы она полетела. И
все сразу стали ее подбрасывать, а она все падала и падала назад, потому
что у нее больше не было крыльев.
- Да она же сама не умеет летать! - крикнул Опоссум. - Сама не умеет, а
еще учит других!
Небо и земля мелькали в ее глазах, смешиваясь в сплошную серую массу. И
она подумала, что, может быть, действительно неба нет, а есть только дождь
и слякоть, и эти ноги, которые пинают и швыряют ее? И, может, прав
Опоссум, и прав Кенгуру, и прав Мешкопес со своей проблемой питания?
Вот тогда, в этот самый момент, Ехидна стала превращаться в Ехидну. Она
забилась в темную норку и старалась никому не показываться на глаза. Она
научилась принюхиваться ко всему, как Мешкопес, и в случае чего
сворачиваться клубком, как Опоссум.
И вместо крыльев у нее появились колючки, острые колючки, совершенно
бесполезные в небе, но порой очень нужные здесь, на земле.

1966



Я БЫЛ ТАРПАНОМ

Я был тарпаном. Нас был целый табун, и мы неслись по степи, перемахивая
через холмы и овраги. Земля пролетала у нас под ногами, и мы были свободны
от нее, от земли, и от неба, стынущего над головой, и от скучного долга
возвращаться домой, на конюшню. У нас не было дома, у нас ничего не было,
чем стоило дорожить на земле.
Мы неслись между степью и солнцем, испепеляющими друг друга вечным
жаром любви, а может быть, ненависти. Мы неслись между двумя огнями, как
стрела, пущенная нам вслед, или пуля, летящая нам навстречу. И на закате,
когда, изнемогая, солнце и степь склонялись друг к другу, мы одни не
чувствовали усталости.
Мы ничего общего не имели с мустангами, с этими в прошлом домашними
лошадьми, которые отказались ходить в узде, но не смогли отказаться от
многих старых привычек. Мы никогда не были домашними. Мы всегда презирали
узду, даже если она была из чистого золота.
Мой друг Белогрив, который лучше меня разбирался в жизни, не раз
говорил:
- У послушной скотины сена полные закрома, но ноги ее опутаны толстой
веревкой. Желудок у нас один, а ног вон сколько, о чем же мы должны больше
думать?
И, вместо ответа, Белогрив отрывал от земли свои ноги и уносился в
степь, увлекая нас за собой.