Ф. ПОТТЕШЕР

ЗНАМЕНИТЫЕ СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ

Перевод с французского под редакцией и с вступительной статьей доктора юрид. наук С. В. БОБОТОВА

ПРОГРЕСС МОСКВА

8. ЛАНДРЮ

Понедельник 7 ноября 1921 года. С железнодорожного вокзала в Версале валом валит толпа. Однако направляется она сегодня не к прославленному музею, а к Дворцу правосудия, где назначено к слушанию дело Ландрю.

Ландрю стал поистине притчей во языцех. Его обвиняют в убийстве десяти женщин и присвоении их имущества. Фотографии его уже который месяц не сходят с газетных полос. Повсюду — в уличных кафе и в великосветских салонах — только и говорят, что о Ландрю. А скольким обладателям лысины а' черной бороды пришлось побриться, чтобы мальчишки на улицах перестали указывать на них пальцами и кричать: «Ландрю! Ландрю!»

Люди, превратившие стояние в очереди в источник дохода, могут сегодня неплохо заработать — вот уж кто стрижет купоны с преступности! Несмотря на мороз — термометр показывает минус двенадцать, — они со вчерашнего дня толкутся у ворот Дворца правосудия. Перекупить у них место в зале суда стоит сегодня пятьдесят франков — такова такса на первые десять рядов, задние идут по тридцать.

Однако вполне оценить славу Ландрю можно, лишь войдя внутрь. Зал суда напоминает театр в день премьеры модного автора.

Куда ни глянь, всюду знаменитости: вот Колетт, вот Мистенгетт со своими близнецами, вот Анри Беро, Сан, иностранные послы, принцы и принцессы, герцоги и герцогини — словом, весь Готский альманах,

В зале духота. Помещение, рассчитанное па триста человек, вмещает сегодня около тысячи. В ожидании начала публика постепенно раздеваться.

Меха — соболь, шиншилла — соскальзывают с плеч, открывая обнаженные руки и декольте.

Большинство зрителей, пришедших взглянуть на Ландрю, — женщины. Что их сюда привлекло? Очевидно, желание испытать чувство ужаса, А заодно понять, в чем же, собственно, состоит неотразимость этого человека, единодушно прозванного Синей бородой, и каким образом при его лысине и довольно неказистой внешности он сумел стать таким сердцеедом.

Зал застыл в ожидании. Ждут Ландрю. Время от времени открываются двери, все встают с мест, расталкивают друг друга. Но это лишь дежурный полицейский или судебный пристав. Публика опять усаживается и погружается в ожидание.

В полдень наконец входят судьи и присяжные; впереди председатель суда Гильбер, за ним прокурор Годфруа и Винсент де Моро-Жиаффри, адвокат Ландрю. Шум стоит неописуемый.

— Стража, введите обвиняемого! — приказывает председатель,

И вот из маленькой двери, ведущей к скамье подсудимых, появляется Ландрю. На нем слегка поношенный желтовато-зеленый костюм. На мгновение все замирают.

В глаза бросается прежде всего огромная кипа папок, которую обвиняемый несет под мышкой, а затем кладет перед собой. Да еще, пожалуй, его манера сидеть подчеркнуто прямо, повернувшись к председателю и игнорируя зал.

По правде говоря, в жизни он не производит такого эффектного впечатления, как на газетных снимках. Невысокого роста, — во всяком случае, ниже сопровождающих его конвоиров, — абсолютно лысый и на вид гораздо старше своих пятидесяти двух лет. В его знаменитой черной бороде, кое-где отливающей рыжиной, проступает седина.

И все-таки что-то необычное в этом человеке действительно есть; это его глаза, черные, глубоко посаженные, их неестественно неподвижный взгляд, который кажется еще более пронзительным благодаря мохнатым бровям, образующим на изломе почти прямой угол, «Взгляд хищной птицы», — скажет Колетт, «Глаза факира», — напишут журналисты. Да, в

Ландрю, бесспорно, есть что-то завораживающее, внушающее тревогу.

Председатель суда приступает к установлению личности обвиняемого, и тут впервые публика слышит голос Ландрю — знаменитый баритон, очаровывавший его невест. Ландрю говорит хорошим языком, четко и уверенно.

Но вот он замолкает, и секретарь начинает читать бесконечный обвинительный акт.

Все началось в феврале 1914 года с маленького, вполне банального объявления в газете «Журналь»:. «Пожилой вдовец ищет девицу или вдову без детей, от сорока до пятидесяти пяти лет, достойную во всех отношениях».

Рыбка немедленно клюнула.

Первой оказалась Жоржетта Кюше, вдова тридцати девяти лет. При первом свидании она, заливаясь краской, призналась, что у нее семнадцатилетний сын. Однако жениха это не отпугнуло, и в начале 1915 года он пригласил Жоржетту и ее сына провести несколько дней на его вилле в Вернуйе департамент Сена-и-Уаза. С тех пор ни матери, ни сына никто не видел.

Вскоре по тому же сценарию разыгралась драма Терезы Лаборд-Лин, вдовы сорока шести лет. Пятнадцатого июня 1915 года поездка на виллу в Вернуйе и — исчезновение. На сей раз, однако, имеется письменное упоминание об этом событии в черном клеенчатом блокноте — знаменитом «календаре смертей», — куда Ландрю скрупулезно записывал все свои расходы, даже самые незначительные. Под датой 15 нюня значится: «Вернуйе; туда и обратно — 4,95 фр.; туда—3,95 фр.»

Третью звали Анжелика Гиллен, Она была довольно полная и не слишком хороша собой. Поездка в Бернуйе состоялась 2 августа 1915 года. Для невесты — в один конец. И снова это было черным по белому записано в блокноте.

Четвертое исчезновение: Берта-Аниа Эон. На сей раз декорация меняется. Отдых на природе происходит не в Вернуйе, а на новой вилле, которую Ландрю нанял в прелестной деревушке неподалеку оттуда, в сорока километрах от Парижа, по соседству с Рамбуйе, — Гамбэ. В черном блокноте стоит дата — 8 декабря 1915 года, — и запись, уже ставшая привычной, о билете туда и обратно и о билете только туда.

Затем наступил черед Анны Колон, вдовы тридцати девяти лет. Ее «поездка» состоялась 27 декабря 1916 года, причем в блокноте рядом с датой указано и время: "16 часов". Жутко, что и говорить!

А неутомимый секретарь все читает и читает. Публика проявляет признаки утомления. Ей уже наскучил этот перечень смертей.

Журналисты делают записи, художники — наброски. Рисуют судью Гильбера, чей благодушный вид никого не вводит в заблуждение. Рисуют заместителя прокурора господина Годфруа, весьма величественного в своей мантии, и метра де Моро-Жиаффри, аристократа с благородной осанкой, тонкими чертами лица и усами а-ля Клемансо. Но в основном рисуют Ландрю. Рисуют и фотографируют — в разных ракурсах, в разных позах. Тем временем секретарь под вспышки фотоаппаратов продолжает чтение мрачного списка.

Имя шестой жертвы— Андре Баблей. Она была молоденькой и хорошенькой. Всего девятнадцать лет. Для нее тоже все кончилось в Гамбэ, 12 апреля 1917 года.

Седьмую звали Селестина Бюиссон, ей было сорок шесть. В черном блокноте короткая запись: «1 сентября 1917 г., 10 ч. 15 мин».

Лунза-Жозсфина Жом, встреченная в марте того же года, окончила свои дни в Гамбэ 25 ноября.

Девятая жертва: Аннетта Паскаль. «Гамбэ. 5 апреля 1918 г., 17 ч. 15 мин».

Ко всеобщему облегчению, секретарь дошел наконец до номера десять. Перечень завершается именем Терезы Маршадье, исчезнувшей в Гамбэ 13 января 1919 года вместе с тремя своими собаками.

В картотеке Ландрю, куда он вносил сведения о женщинах, с которыми знакомился по объявлениям, насчитывается двести восемьдесят три имени! Из этих двухсот восьмидесяти трех двести семьдесят три разысканы в ходе следствия. Десяти не хватает. Ландрю предъявлено обвинение в десяти убийствах — одиннадцати, если считать сына первой жертвы, госпожи Кюше.

После чтения обвинительного акта начинается допрос ста восьмидесяти свидетелей и истцов. Тянется это бесконечно долго и, к крайнему неудовольствию публики, занимает полностью всю вторую половину заседания 7 ноября,

К тому моменту, когда, председатель объявляет, что продолжение разбирательства переносится на завтра, процесс Ландрю, по сути дела, еще не успел начаться.

Никого, впрочем, это не удивляет: известно, какой ворох бумаг подготовило следствие к процессу. Два с половиной года прошло с того дня, как Ландрю арестовали: это случилось 12 апреля 1919 года, а доме номер 76 по улице Рошешуар, где он скрывался под именем Гийе. Семья одной из исчезнувших женщин обратилась в полицию. Началось следствие, И конца ему видно не было: Ландрю защищался, не отступая ни на шаг. Он не только ни в чем не сознавался, но и ловко цеплялся за все формальности следственного производства, чтобы выиграть время.

Впрочем, время требовалось не только ему, но и следователям, и полицейским инспекторам, которые занимались расследованием. Если убитых женщин десять, то двести семьдесят три — живы, и их нужно было всех по очереди допросить. В результате досье Ландрю распухло до семи тысяч страниц! И разумеется, целого дня едва хватило, чтобы только пройтись по основным пунктам.

Второй день процесса, 8 ноября 1921 года, начинается с изложения биографии Ландрю.

Анри-Дезире Ландрю родился 12 апреля 1869 года. Семья жила в достатке. Отец владел небольшим предприятием, мать была портнихой. Господин и госпожа Ландрю были люди с твердыми убеждениями; они отдали сына в хорошую религиозную школу, к святым отцам. Анри-Дезире оказался прекрасным учеником. Кроме того, он пел в церковном хоре а даже был какое-то время иподиаконом в своей приходской церкви — Сен Луи-ан-Иль, председатель особо задерживается на этом удивительном прологе, который никак не вяжется с дальнейшей историей жизни Ландрю, и истолковывает его на свой лад:

— Подсудимый, ваши юные годы вы провели я лоне церкви. Впрочем, вы и по сей день сохранили свойственную священнослужителям мягкую настойчивость и проникновенность в беседе, ставшие вашими методами обольщения.

Ландрю молчит, и председатель переходит к следующему этапу его жизни.

После службы в армии Ландрю поступает работать в архитектурное агентство. У начальства он на хорошем счету. В 1889 году, в возрасте двадцати лет, он женится на Мари-Катрин Реми. Женится по любви. От этого брака рождается четверо детей. Всю жизнь Анри-Дезире ведет себя как хороший муж и заботливый Отец. Однако именно после женитьбы, буквально сразу же, он пускается в мелкие противозаконные махинации, за которые в конце концов его привлекают к суду по обвинению в мошенничестве. Председатель перечисляет для присяжных статьи, по которым он был осужден.

И тут впервые Ландрю позволяет себе возмутиться. Он вскакивает с места и восклицает, выставив вперед свою черную бороду:

— Вы не имеете права! Я за все заплатил, я отбыл наказание! Упоминание о прошлых судимостях может вызвать у присяжных предубеждение против меня!

В 1914 году Ландрю снова судили, уже за более крупную аферу, и приговорили к четырем годам тюрьмы, но на этот раз заочно, так как он успел скрыться. Тем временем его отец, доведенный до отчаяния поведением сына, повесился в Булонском лесу. С тех пор Ландрю жил под вымышленными именами: Диар, Пети, Фремье, Дюнон, Гийе… Именно в ту пору он и дал свое первое брачное объявление.

Что случилось дальше, мы знаем. Однако далеко не всем известно, что в течение этих и последующих лет Ландрю продолжал регулярно навещать в Клиши свою законную жену и детей, которым дарил личные вещи и даже предметы мебели, некогда принадлежавшие исчезнувшим женщинам.

Председатель доходит до пресловутого черного блокнота. Когда Ландрю просят объяснить, что за десять женских имен в нем значатся, он отвечает без малейшего замешательства:

— Такие записи ведет каждый коммерсант. Это список лиц, с которыми я заключал торговые сделки. Здесь не кроется никакой тайны. Странное дело: достаточно человеку исчезнут, как все воображают, что он мертв! Но ведь этот список не сопровождается, например, такими словами: «Нижеподписавшийся Анри-Дезире Ландрю удостоверяет, что им убиты…»

— Вы правы, так было бы намного проще, — замечает председатель под дружный смех зала.

— Вы пытаетесь представить дело так, будто это список жертв, — продолжает Ландрю. — Но ведь могли быть и другие, не внесенные в блокнот.

Смешки смолкают. От одной мысли о такой возможности пробирает дрожь. Ландрю выбрал смелую манеру поведения, которой будет придерживаться до самого конца процесса. Своими непринужденными, дерзкими репликами он попеременно то вызывает в зале смех, то сеет сомнение, то пробуждает беспокойство. Ему не всегда удается быть убедительным, Однако его самообладание поистине великолепно. В каком-то смысле он выдающийся актер.

Однако председатель явно не расположен играть роль легковерного зрителя. Он ставит вопрос иначе:

— Все женщины, с которыми вы познакомились по объявлениям, легко были найдены, кроме этих десяти. Какого рода дела вы с ними вели?

— Шла война, господин председатель. В стране имелись разоренные области, где после заключения мира мог возникнуть большой спрос на мебель. Поэтому мне пришло в голову заняться скупкой движимого имущества. И я подумал, что с наибольшей вероятностью моими клиентками могли бы стать Одинокие немолодые женщины.

Ландрю не случайно упирает на то, что события, о которых идет речь, происходили во время войны. Осмыслить до конца его «деятельность» невозможно, если забыть, что она разворачивалась между 1914 и 1919 годами, когда миллионы мужчин были мобилизованы и гибли на фронте и, следовательно, миллионы женщин пребывали в одиночестве. В то время па десять женщин приходился в лучшем случае один мужчина брачного возраста. Учитывая это, легко понять поразительный успех матримониальных объявлений Ландрю. На брачном рынке мужчина был в дефиците, и Ландрю этим воспользовался.

Вместе с тем, живя под чужим именем, он имел возможность представляться своим новым знакомым как беженец с севера, каких в парижском округе было тогда не менее десятка тысяч: без жилья, без семьи, часто без документов. История, которую он рассказывал, звучала весьма правдоподобно, вызывая сочувствие у сердобольных людей.

И наконец, еще одно важное обстоятельство: иа протяжении всех военных лет примерно половина французских полицейских находилась в действующей армии, а остальные занимались, главным образом, борьбой с дезертирством и со шпионажем. От родственников исчезнувших женщин, разумеется, поступали заявления, но их некому было рассматривать. И только когда полицейская машина снова заработала нормально, Ландрю был арестован на улице Рошешуар.

Итак, Ландрю утверждает, что он торговец мебелью. Председатель спрашивает:

— Почему вы искали клиенток при помощи брачных объявлений?

Ландрю скромно улыбается и пожимает плечами: — Маленькая коммерческая хитрость, причем вполне невинная! Это льстило их самолюбию. В наших сделках не было ничего противозаконного. Они касались только меня и моих клиенток. Кроме того, все эти дамы… были совершеннолетними.

Снова смех. Право, на этом процессе смеются слишком много. Не смеется только председатель. Он продолжает:

— Почему вы вели с ними разговоры о браке, будучи женатым человеком?

— Я охотно отвечу на ваш вопрос, — парирует Ландрю. — Каждый коммерсант рекламирует свое предприятие как умеет. Тут все средства хороши, если они ведут к достижению желаемого результата. Я никогда всерьез не имел намерения жениться.

С этого момента становится очевидно, что Ландрю выработал твердую систему защиты и не отступится от нее. Он коммерсант. Его брачные объявления в действительности преследовали сугубо коммерческие цели. Мошенник? Вовсе нет. Убийца? Да пет же. Он торговец мебелью, всего-навсего торговец мебелью.

Третий день, 9 ноября 1921 года, среда. Версальский Дворец правосудия по-прежнему переполнен, публика, как и раньше, изысканная. Зато зал суда, напротив, напоминает лавку старьевщика. Перед трибуной, где сидят судьи, выставлена как вещественное доказательство мебель первой жертвы, госпожи Кюше. Эти вещи обнаружены в гараже на вилле Ландрю в Вернуйе.

Здесь столовая орехового дерева, поломанный стол и стулья эпохи Генриха II, бельевой шкаф, часы черного мрамора, зонтик, матрац, мужской пиджак, кое-какие безделушки.

В этой импровизированной витрине есть что-то жалкое и в то же время трагическое. Невольно возникает острое чувство собственной беззащитности и вместе с тем мучительное ощущение неловкости при виде этих убогих чужих пожитков, выставленных на всеобщее обозрение.

Присутствующие как-то сразу притихли. Люди молчат. Они ждут.

Ландрю, судя по всему, единственный, кто чувствует себя в своей тарелке. Он старательно что-то записывает. Председатель начинает допрос.

— Эта мебель была найдена у вас, в Вернуйе. Как вы это объясняете?

Ландрю поднимает голову:

— Эти вещи находились в моем доме, значит они принадлежат мне. Гражданский кодекс гласит, что на право владения мебелью не требуется специальных документов. Попробуйте доказать, что я не Вправе был держать все это у себя!

Таков Ландрю. По складу ума он — идеальный сутяга. У него на все находится юридически обоснованный ответ, и создается впечатление, будто он не вполне отдает себе отчет в том, что его судят за убийства, а не за нарушение правил коммерции.

Прокурор считает нужным напомнить ему об этом. Он в первый раз берет слово. Все взгляды обращаются на него.

— Ландрю, вы заявили следствию, что знаете, где находятся госпожа Кюше и ее сын. Скажите же суду, где они. Я готов организовать любые поиски, которые потребуются. Это может спасти вас.

Голос Ландрю звучит тихо и угрюмо.

— Мне нечего сказать, — произносит он.

— Не намекаете ли вы, что между вами и ею существует какая-то тайна?

— О нет! Но есть интимные вопросы, которые касаются только нас двоих.

— Даже когда речь идет о вашей жизни?

— Да, сударь. Прокурор садится:

— Хорошо…

Председатель возвращается к вопросу о мебели госпожи Кюше.

— Как случилось, что все эти вещи оказались в нашем гараже в Вернуйе? — спрашивает он, указывая на расставленный перед ним скарб.

— Госпожа Кюше уехала вместе с сыном по соглашению со мной, — объясняет Ландрю.

— Что это было за соглашение?

Приняв заговорщический вид, Ландрю слегка подмигивает судьям:

— Здесь, господа, мы с вами подошли к вопросу, на который я отказался дать ответ следствию. Я заключил с госпожой Кюше соглашение частного характера, не противоречащее ни законам, ни общественной морали. Но я не вправе открыть вам, в чем оно состоит.

— Значит, вы отказываетесь отвечать? — спрашивает председатель.

— Категорически.

Председатель переходит к другим вещам госпожи Кюше. Ибо у Ландрю обнаружена не только мебель… Тут и драгоценности, и парики, и даже зубные протезы…

Но главное, что интересует председателя, — это документы. Откуда у Ландрю документы госпожи Кюше?

— Они ей были ни к чему, — безмятежно заявляет Ландрю. — Лучшее тому подтверждение — это то, что она оставила их у меня. Видимо, она пожелала скрыть свое настоящее имя. Она и ее сын, по всей видимости, хотели сохранить инкогнито.

Почему? Никому не ведомо. В том числе и Ландрю, который предпочитает не распространяться на эту тему.

Председатель напоминает, что Ландрю подарил своей законной супруге ручные часы госпожи Кюше, а старшему сыну — кольцо несчастной, чтобы он мог преподнести его своей любовнице.

Это сообщение производит на зал явно неблагоприятное впечатление, которое вскоре усугубляется показаниями госпожи Фридманн, младшей сестры Жоржетты Кюше. На следствии она утверждала, что Ландрю убил ее сестру.

— Никогда моя сестра не уехала бы вот так, бросив свои вещи, — заявляет она теперь. — Она слишком ими дорожила. И никогда бы не уехала за границу: она очень любила Париж.

Однако Ландрю вовсе не намерен терпеть подобные выпады. Он встает и устремляет на свидетельницу свой ужасный пронизывающий взгляд;

— Госпожа Фридманн, вы утверждали на следствии, что я убил вашу сестру. На каком основании?

Сестра исчезнувшей Жоржетты Кюше в течение нескольких секунд выдерживает взгляд его черных глаз и отвечает без колебаний:

— На том основании, что, если бы моя сестра была жива, ее серьги не находились бы у вас, так же как и ее мебель. Она не бросила бы самое ценное, что у нее было.

— Вы назвали меня убийцей! — гневно выкрикивает Ландрю.

Поразительный человек! Из обвиняемого он мгновенно превратился в обвинителя!

— Не кем-нибудь, а убийцей!.. Почему, позвольте узнать?

Госпожа Фридманн вот-вот заплачет.

— Да потому, — говорит она, — что если бы моя сестра была жива, то она была бы сейчас здесь. Она была человеком честным, великодушным и не допустила бы, чтобы осудили невиновного.

На сей раз Ландрю проиграл. В зале никто и не думает смеяться, напротив. Внезапно все замечают, как в этом маленьком человечке, отчасти занятном, отчасти нелепом, вдруг проступает чудовище. Сознает ли защитник Ландрю, метр де Моро-Жиаффри, в каком невыгодном для себя положении оказался его подзащитный? На этот вопрос ответить невозможно: лицо адвоката непроницаемо.

Среда 23 ноября 1921 года. Идет пятнадцатый день процесса Ландрю.

В течение минувших двух недель состоялось одиннадцать заседаний, показавшихся публике, по-прежнему столь же многочисленной, как и в первый день, невыносимо долгими, ибо, в сущности, преступная карьера Ландрю была трагически и безнадежно однообразной.

Рассмотрев историю первой жертвы, Жоржетты Кюше, суд, естественно, перешел к следующей и рассмотрел все остальные девять в хронологической последовательности. Были выслушаны по порядку все свидетельские показания, касавшиеся исчезновения Терезы Лаборд-Лин, Анжелики Гиллен, Берты-Анны Эон, Анны Колон, Андре Баблей, Селестины Бюиссон, Луизы-Жозефины Жом, Аннетты Паскаль и Терезы Маршадье. Каждый раз все происходило по одной и той же схеме и превратилось в конце концов в своего рода ритуал. Председатель суда задавал одни и те же—или почти одни и те же — вопросы, на которые Ландрю неизменно отвечал, что он лишь занимался коммерцией — скупкой мебели. Когда же его спрашивали, почему эти женщины так легко соглашались расстаться со своей обстановкой и личными вещами, Ландрю ссылался на секретные договоренности, апеллировал к тайне личных отношений, театрально закатывал глаза и восклицал, прикладывая палец к губам.

— Об этом, господа, ни слова, это — святыня… Святыня частной жизни. Ничего не поделаешь! Затем неизменно следовала вереница родственников в трауре. Кое-кто из свидетелей плакал, а Ландрю был все так же невозмутим и горячился лишь по поводу какой-нибудь детали или процессуального вопроса. Но больше он уже не нападал так на свидетелей, как па госпожу Фридманн, очевидно вполне осознав все последствия своего промаха в тот день.

В сущности, все чувствовали, что пора поставить точку. Все эти цифры и даты из пресловутого блокнота уже изрядно надоели и присяжным и публике. Даже сам Ландрю ни у кого теперь не вызывал прежнего интереса. Каждый день было одно и то же, и всем это порядком наскучило.

Однако на сером фоне двух прошедших недель выделялось одно яркое пятно: показания Фернанды Сегре, любовницы Ландрю, в чьей постели оп и был арестован 12 апреля 1919 года. Она вышла и отважно объявила, что по-прежнему любит Ландрю и убеждена в его невиновности.

Растроганным зрителям и судьям она сообщила, что тоже ездила с Ландрю в Гамбэ отдохнуть вдвоем на лоне природы и вернулась оттуда живой и невредимой. А когда ее спросили, не заметила ли она там чего-либо необычного, она твердо ответила;

— Нет, ровно ничего!

Но сегодня, в среду 23 ноября, публика, которая теснится у входа в зал, вновь возбуждена, как в первые дни процесса. Сегодня обвинение попытается доказать виновность Ландрю. Это нелегко. Председатель заявляет об этом с самого начала.

— Что касается убийств, — говорит он, — то тут мы вынуждены ограничиться лишь предположениями.

— Еще бы! — вставляет торжествующий Ландрю. Председатель выдвигает первый довод:

— У вас найдена книга «Великие отравители».

— Помилуйте, господин председатель, нельзя же отравить человека книгой!

Осечка.

Несколько свидетелей показывают, что и в Вернуйе, и в Гамбэ из трубы дома Ландрю временами шел подозрительный дым с тошнотворным запахом,

— Что значит «подозрительный дым»? — недоумевает Ландрю. — А каков, по-вашему, должен быть нормальный дым? Все это досужие деревенские сплетни. Если я действительно убил одиннадцать человек, то не кажется ли вам странным, что никто так и не нашел если уж не целый труп, то хотя бы половину?

— Нет, не кажется, — возражает председатель, — если вы их сожгли или бросили в заросший тиной пруд. А почему же все-таки запах этого дыма мог показаться соседям тошнотворным?

— Откуда я знаю? Может быть, дымоход был не в порядке. Или таковы свойства местного воздуха.

— А что вы жгли?

— Не помню. Я несколько раз за это время устраивал генеральную уборку. Наверно, всякий хлам, тряпки, отбросы.

Слово предоставляется доктору Полю, знаменитому судебно-медицинскому эксперту. Он подверг экспертизе золу из Гамбэ, и его заключение для Ландрю убийственно. Из ста килограммов золы извлечено сто девяносто шесть граммов человеческих костей.

— Откуда эта зола? — спрашивает председатель. Незаметно, чтобы Ландрю хоть сколько-нибудь смутился.

— Во время войны, как известно, не хватало топлива. Приходилось изворачиваться. Чего я только не жег: и комья земли, и сосновые шишки, и каштаны, а золу хранил как удобрение. Вы говорите «костяной пепел»? Это пепел от устричных раковин, господин председатель. Я часто ел устрицы в Гамбэ…

И снова в зале раздаются смешки. Еще одно очко в пользу Ландрю. Однако, когда доктор Поль переходит к следующему пункту своего сообщения, настроение присутствующих резко меняется. Все взгляды прикованы теперь к тому месту, где выставлено странное и таящее смутную угрозу весьма необычное вещественное доказательство: печка Ландрю. Это сооружение довольно скромных размеров, чугунное и изрядно поржавевшее. Оно имеет форму куба, снаружи видны две дверцы и поддувало. Доктор Поль докладывает о некоторых экспериментах, которые он провел.

— В этой печи быстро и хорошо сгорает почти всё, — говорит он, — в особенности жиры. Причем много топлива не требуется: мясо легко горит и прекрасно питает пламя. Я произвел проверку на трупах. Череп горит тридцать восемь минут, а голова целиком, как она есть, с мозгом, с глазами, с волосами, с языком — час сорок. Чтобы сжечь ноги, нужно минут сорок пять.

В зале давно уже никто не смеется.

Доктор Поль рассказывает о костях, обнаруженных в золе. Это была настоящая головоломка. Однако его заключение звучит вполне определенно:

— Это останки трех черепов, пяти ступней и шести рук. Господа, я кончил.

Председатель резко поворачивается к Ландрю:

— На костях обнаружены следы пилы, а в вашем блокноте есть записи о покупках в разное время нескольких дюжин пил.

Чувствуется, что Ландрю напряжен, он почти огрызается:

— Можете ли вы доказать, что у меня в Гамбэ были пилы?

— Да. В куче золы обнаружен обломок пилы. Ландрю пытается вывернуться:

— У меня плохо закрывалась входная дверь. Я отпилил от нее кусок. Пила сломалась… Я бросил ее в кучу мусора, а мусор в огонь…

Одного взгляда на зал достаточно, чтобы понять, что он никого не убедил.

Теперь выступает другой эксперт, профессор Антони, антрополог из Музея естественной истории. Он держит в руке коробку со стеклянными стенками, где лежат обложенные ватой кусочки костей. Коробку передают Ландрю, который, поправив очки, растерянно смотрит на нее.

В зале воцаряется гнетущее молчание, однако вскоре его нарушают зловещие слова метра Лагасса, адвоката одного из истцов:

— Ландрю, вы хотели, чтобы вам предъявили останки ваших жертв? Вот оии1

Ландрю явно не по себе.

— Прошу отметить, что мне это показывают впервые, Я полагаю, что человек, которого обвиняют в столь тяжком преступлении, должен быть заранее ознакомлен с такими серьезными уликами.

Это очень плохой день для Ландрю. Впервые речь конкретно идет об убийствах, и представленные доказательства свидетельствуют о бесспорной виновности подсудимого. И все-таки некоторая доля сомнения — пусть самая ничтожная — остается. Ландрю так ни в чем и не сознался, и, несмотря на все предпринятые поиски, по-прежнему не обнаружен ни один из одиннадцати трупов.

В среду 30 ноября 1921 года, к вечеру двадцать первого дня, процесс Ландрю закончился. Это один из самых долгих процессов в истории французского судопроизводства, но и человек, которого судили, без сомнения, один из крупнейших преступников Франции.

И вот наконец присяжные признали Ландрю виновным, и суд приговорил его к смертной казни.

Но прежде, разумеется, были выслушаны речи прокурора и адвоката.

Обвинительная речь была произнесена накануне, 29 ноября. Заместитель прокурора господин Годфруа нездоров. До последней минуты никто не знал, сможет ли он выступить. Однако Годфруа счел своим долгом явиться в суд в назначенный день и час.

Изложив вкратце факты, на которых строилось обвинение, заместитель прокурора воскликнул:

— Я много размышлял над словами Ламеннэ. Он говорил, что содрогается при мысли, что существуют люди, которые судят других людей. Размышлял я и над слабостью человеческого разума. Но сегодня у меня сомнений нет! И я не опасаюсь судебной ошибки!

В зале мертвая тишина. Никто не шелохнется. Единственное исключение — сам Ландрю: он делает записи. Внезапно обвинитель указывает пальцем на склоненного над бумагами человека и заканчивает свою речь словами:

— Он не заслуживает сострадания! Его виновность очевидна. Он не был милосерден к своим жертвам, почему же мы должны проявить милосердие к нему? Смерть, и только смерть, поверьте мне, единственная кара за совершенные им злодеяния. У этого убийцы нет оправданий. Он войдет в историю криминалистики как тягчайший преступник. Он хорошо знает, кого отныне может молить о прощении — если только ему, некогда певшему в церковном хоре, еще случается иногда обращаться мыслями к богу.

Защитник Ландрю метр де Моро-Жиаффри берет слово сразу же по окончании обвинительной речи, чтобы попытаться как можно скорее рассеять произведенное ею впечатление.

Всем прекрасно известен ораторский талант де Моро-Жиаффри. Но в тот день он превзошел самого себя. В течение целого часа гармоничная и чистая речь, звучный голос и пластичные, сдержанные движения адвоката держат аудиторию в его власти.

Метр де Моро-Жиаффри обращается сначала к прокурору:

— Вы требуете казни,. О, у меня нет сомнений в вашей искренней убежденности! Вы не опасаетесь судебной ошибки?! Страшные слова! Разве не также говорили ваши предшественники, на чьей совести лежит груз подобных ошибок? Они тоже были честными и убежденными в своей правоте служителями закона. Они всегда были чистосердечны, эти люди, чьи подписи стоят под смертными приговорами.

Адвокат приводит афоризм Эрнеста Ренана: «Есть только один способ найти истину—это сомневаться. А когда она найдена — продолжать сомневаться».

Закончить свою речь до закрытия заседания метру, де Моро-Жиаффри не удается. Он продолжает говорить 30-го утром, но, судя по всему, с меньшим успехом, чем накануне. А быть может, публика, отрезвленная вынужденным перерывом, теперь уже не поддается так легко красноречию адвоката.

Однако в недостатке изобретательности его обвинить нельзя: он предлагает версию, согласно которой Ландрю оказывается в роли торговца живым товаром. По утверждению защитника, все десять исчезнувших женщин находятся в данное время в дальних странах, живые и невредимые. Знать же они о себе не дают, боясь позора.

— Заранее прошу простить меня за грубое, но точное выражение, — восклицает адвокат. — Ландрю торговал женским телом. Возможно, эти женщины сейчас в Америке. Теперь вы понимаете, почему они молчат?

Адвокат кончил. Никто ни на секунду не поверил в его версию. Председатель обращается к обвиняемому:

— Ландрю, можете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?

Ландрю выглядит абсолютно спокойным.

— Да, — произносит он, — я хочу сделать заявление. Господин заместитель прокурора во вчерашней речи обвинил меня во множестве личных недостатков, пороков и даже преступлений. Однако он имел любезность отметить, что во мне все-таки живет одно благородное чувство: привязанность к семье, любовь к детям и к домашнему очагу. Я клянусь этим чувством, что никого не убивал. Вот все, что я хотел сказать.

Публика встречает эти слова ледяным молчанием. Жандармы уводят подсудимого, а присяжные удаляются, чтобы Припять решение по сорока восьми обращенным к ним вопросам. Часы показывают восемнадцать часов 15 минут.

Зал переполнен. Пахнет едой и табаком; во Дворце правосудия стоит тяжелый дух ночного кабаре. Ожидание затягивается. Раздаются выкрики, кто-то, как в театре, топать ногами, требуя, чтобы присяжные поторапливались. Все недоумевают: почему так долго? Наконец спустя три часа они возвращаются. Их старшина зачитывает ответы на поставленные вопросы. На каждый из них отвечено «да», кроме одного — вопроса о наличии смягчающих обстоятельств.

— Введите обвиняемого, — говорит председатель. Ландрю входит, внимательно вглядывается в лица присяжных. Метр де Моро-Жиаффри поворачивается к нему и шепчет какие-то ободряющие слова. Ландрю молча выслушивает вердикт, и судьи в свою очередь удаляются на совещание.

Они появляются через несколько минут. Все встают. Председатель оглашает перечень преступлений Ландрю, а затем объявляет приговор:

— Суд приговаривает вас к публичному отсечению головы на центральной площади Версаля,

Твердым голосом Ландрю говорит:

— Позвольте мне сказать! Произошла судебная ошибка. Я не убийца.

Это его последние слова, произнесенные при публике. Он надевает шляпу и в сопровождении двух жандармов покидает зал суда.

Правосудие свершилось. И все-таки тем, кто присутствовал на процессе, трудно отделаться от тягостного чувства. Не потому, что осталось хоть малейшее сомнение в виновности Ландрю, нет, но в самой личности этого человека было нечто не позволяющее о нем забыть,

В течение трех недель он защищался, не признаваясь ни в чем, демонстрируя изворотливость ума, а подчас и подлинную его силу.

Но дело не только в этом. Смущало еще одно обстоятельство. Двадцать второго ноября трое профессоров-психиатров — Валлон, Рок де Фюрсак и Рубинович — представили заключение о вменяемости Ландрю. Согласно этому заключению, у него не отмечено никаких отклонений: пульс нормальный, рефлексы прекрасные, речь и интеллект хорошо развиты, память выдающаяся.

По их мнению, Ландрю не страдал ни психозами, пи навязчивыми идеями, ни помутнениями рассудка. В нем не обнаружено склонности ни к садизму, пи к извращениям. У него нет пороков, он не пьет, не курит, и его сексуальные потребности, о которых упоминалось в деликатной форме, свидетельствуют лишь о здоровой работе организма.

Ландрю, кстати, отлично подметил, что заключение психиатров — самое слабое место в материалах обвинения. Сразу же после его оглашения он заявил;

— Я хотел бы поблагодарить господ экспертов, ибо ужасающие преступления, в которых меня обвиняют, могли бы быть объяснены только безумием. Если же, как сказано в заключении, я психически здоров, то невозможно признать меня виновным.

Логика, разумеется, порочная, однако она усугубила тягостное чувство, испытываемое присутствующими. Если Ландрю, человек психически здоровый, мог оказаться виновным, значит, то же самое может совершить всякий. Для этого достаточно быть нормальным. Чудовищно нормальным. И распилить на куски одиннадцать человеческих тел, чтобы сжечь их затем в домашней печке…

В субботу 25 февраля 1922 года в 5 часов 30 ми нут дверь камеры распахнулась, пропуская представителей власти. Один из них дотронулся до плеча человека, лежавшего на железной койке.

— Мужайтесь, Ландрю. Мужаться? Ландрю спал. Он уснул под утро, просидев несколько часов за составлением длинного послания заместителю прокурора, где в последний раз заявлял о своей невиновности. И вот его внезапно разбудили.

— Господа, я в вашем распоряжении. Будьте любезны передать мне мою одежду.

На улице еще ночь, холодная и темная. Во мраке едва вырисовываются силуэты семидесяти человек, которые сумели добыть пропуск, чтобы присутствовать при казни.

Ландрю аккуратно складывает свои вещи, рвет какие-то бумаги. Он отказывается от предложенной ему сигареты и стакана рома. Последние его слова— просьба к палачу не стягивать так сильно плечи.

— Ах, таков порядок? Что ж, тогда действуйте! Когда он выходит из тюрьмы, конные жандармы у гильотины отдают честь саблями. Шесть часов 5 минут. Нож гильотины упал.

У этой истории есть эпилог. Почти год спустя, 23 января 1923 года, зал суда в версальском Дворце правосудия превратился в торжище. Здесь происходит аукцион. С молотка идут вещественные доказательства, оставшиеся от процесса Ландрю. Народу собралось не меньше, чем в дни процесса.

В общей куче — небольшая, изъеденная ржавчиной печка, которая на барахолке не стоила бы и пяти су. Здесь она была оценена в пятьсот золотых франков. В конце концов она досталась за четыре тысячи двести., директору Музея восковых фигур.