Ф. ПОТТЕШЕР

ЗНАМЕНИТЫЕ СУДЕБНЫЕ ПРОЦЕССЫ

Перевод с французского под редакцией и с вступительной статьей доктора юрид. наук С. В. БОБОТОВА

ПРОГРЕСС МОСКВА

9. ПРОЦЕСС ТАМПЛИЕРОВ

В самом сердце Верхнего города первые лучи солнца тонут в клочьях тумана, цепляющихся за окруженный башенками донжон,[17]

От узких улочек, вьющихся у подножия замка, поднимается запах горящих смолистых поленьев и навоза. Студеный воздух как будто еще дрожит от топкого и торопливого перезвона колоколов, зовущих к заутрене. В эту пятницу, 13 октября 1307 года, торговцы и ремесленники доброго города Провенз безмятежно просыпаются, не боясь ни несчастливых чисел, ни дурных дней недели. Большие ярмарки в Шампани и в графстве Бри принесли провенцам богатство, сделали их жизнь обеспеченной и тихой, и грубые суеверия давно уже изгнаны из города. Пол защитой своих церквей и шестидесяти колоколен горожане спокойны душой и радостны сердцем.

В это утро, как обычно, они снимают с дверей своих домов и лавок толстые деревянные засовы, а проделав это нехитрое дело, по привычке выглядывают наружу, на темные еще улицы. И вдруг замирают, пригвожденные к месту нелепейшей, но очевидной истиной: мир сошел с ума, у дверей подстерегает несчастье, пятница 13 октября — это и вправду день дьявола!

Они увидели, что по грязной канаве, разделяющей насыпную дорогу, под охраной королевских сержантов и солдат, спотыкаясь, идут небольшие группы пленников. И что это за пленники! Дрожащей рукой перекрестились граждане Провена, когда разглядели на окруженных стражей людях длинные белые плащи с красными крестами. Сомнений нет! Те, кого ведут там в цепях, словно разбойников, — рыцари Христа, славные рыцари Храма Соломонова, всемогущие и таинственные тамплиеры.

Достаточно взглянуть на их лица, чтобы попять: речь идет не о самозванцах или дезертирах, посмевших украсть знаменитые белые плащи и облачиться в них. Эти горделивые, исполненные презрения лица хорошо известны в графстве, где так много орденских командорств и замков. Три из них находятся в самом городе Провене, а сотни других расположены вдоль дорог и тропинок от Куломье до Труа и от Бар-сюр-Об до Сезанна, словно прочертив через леса и ноля причудливые линии обороны. Жителям Бри и Шампани памятны дозоры тамплиеров, разъезжавшие по всему краю: рыцари верхами, за ними пешие сержанты. Ордену принадлежат здесь обширные земли, и он никогда никому не уступает своих владений, а, напротив, непрерывно расширяет их. Его власть распространяется на целые провинции, его западные рубежи стерегут замки в Арагоне, Эстремадуре и Кастилии; и все же он, по-видимому, испытывает особое расположение к этим землям в графстве Шампань, словно хочет вернуться здесь к своим истокам. Ибо история этого края тесно связана с историей ордена. Первым великим магистром и основателем ордена «бедных рыцарей Храма Соломонова»[18] был дворянин из Шампани Гюг де Пен, который более двухсот лет назад, в 1119 году, вместе с горсткой французских рыцарей решил сопровождать паломников в Святую землю, чтобы своим мечом защитить от разбойников и сарацинов, грабивших и истреблявших их. Однако это «ополчение Христово» быстро превратилось в регулярную армию Иерусалимского королевства, основанного Готфридом Бульонским во время первого крестового похода в 1099 году. Преемники Готфрида Баллуин I и Балдуин II пядь за пядью отстаивали королевство от непрестанных вторжений сарацинских полчищ из сирийского и египетского царств. Тогда Гюг де Пен вернулся в Европу, чтобы добиться от папы и государей признания этого ордена монахов-воителей, защитников Иерусалима, Гроба господня и паломников, И опять-таки здесь, в Шампани, нашел он необходимую поддержку. Вначале — у самого графа Шампанского, Гюга де Труа, который оставил свой дворец и замки, чтобы стать одним из первых рыцарей-тамплиеров. Затем — у великого Бернара Клервоского, будущего святого Бернара, добившегося признания ордена на соборе в Труа в 1128 году, а перед этим еще принявшего участие в разработке его устава. Позже, в 1192 году, королем Иерусалима стал Генрих Шампанский. Но королевство было уже неизлечимо больным, и Гроб господень снова оказался в руках сарацинов.

А орден тамплиеров, получив щедрые дары от всех государей и епископов христианского мира, но-степенно превращался в настоящее государство, мощное и богатое: в его распоряжении было пятнадцать тысяч рыцарей, тысячи сержантов, конюших, турко-полов (обращенных в христианство сарацинских воинов), а в его владении — более девяти тысяч командорств. Замков и крепостей на Востоке и в Европе. Жители Шампани испытывали некоторую гордость оттого, что столь древние невидимые узы связывают их край с орденом тамплиеров. Это заставляло их забывать о том, как холодны и надменны бывали подчас рыцари в белых плащах! Их потрясали рассказы о подвигах тамплиеров в Святой земле, где двадцать тысяч воинов-монахов пали с оружием в руках.

Вот почему утром в пятницу 13 октября 1307 года граждане Провена, увидевшие, что солдаты короля Франции Филиппа Красивого посягнули на орден тамплиеров, были ошеломлены и разъярены.

— Будь ты проклят, король Филипп! Пусть отлучат тебя от церкви за твое нечестивое деяние! Смерть фальшивомонетчику.[19]

Шумная, возбужденная толпа уже теснится возле ворот Жуи, ведущих в Верхний город, где содержатся пленники. Прево[20] требует тишины и объявляет, что сейчас будет зачитано послание короля. Все умолкают. Начинается чтение письма:

«Многие лица, достойные доверия, донесли до нас весть о горестном, прискорбном деле, деле, о коем страшно помыслить, о коем постыдно слышать, и эта весть наполнила нас глубоким изумлением, заставила содрогнуться от великого ужаса… Тамплиеры, пав ниже самых скотов, совершили отвратительнейшие преступления, коих лишенный разума скот в похоти своей страшится и избегает. Они отвернулись от Создателя… они забыли Господа своего, они жертвовали демонам, а не Богу…»

Проще говоря, король обвиняет рыцарей-храмовников в содомском грехе, идолопоклонстве и ереси!

После нескольких минут замешательства крики толпы раздаются с новой силой. Эти ужасные обвинения невероятны! Пусть бы еще подобные наветы распускали по кабакам подлые завистники! Но чтобы такое написал король! Какие зловещие замыслы нужно иметь, чтобы прикрываться столь низкой клеветой! Граждане Провена негодуют, они громко выражают свое возмущение. Раздраженный королевский бальи велит захлопнуть тяжелые ворота в крепостной стене, а вокруг квадратного донжона, ставшего тюрьмой, ставят двойную цепь солдат, вооруженных копьями и секирами.

Теперь под руководством монахов-инквизиторов предстоит начать следствие по делу тамплиеров этой области и приступить к необходимым допросам. В Провене и в Париже, в Каркассоне и в Бурже в одно и то же время инквизиторы-доминиканцы, легисты и писцы берутся за работу. С необычайной ловкостью Филипп Красивый ударил по тамплиерам повсюду и одновременно. Солдаты нагрянули во все командорства: от «верховного» орденского замка в Париже, опоясанного укреплениями и увенчанного огромным донжоном, до крохотной, затерянной в горах пиренейской фермы. Были арестованы все члены ордена: от великого магистра Жака де Моле, которого заманили в Париж как раз перед тем, как захлопнуть ловушку, до последнего сержанта, уцелевшего на полях битвы в Испании или в Святой земле. Не пощадили даже братьев-служителей, каменщиков и плотников «святого дела».

Король может быть доволен. Его «охота» удалась па славу. И все же в пятницу утром Филипп Красивый мрачен и раздражителей. Похоже, он не получил того, что хотел. Поговаривают, будто в парижском орденском замке не оказалось никаких сокровищ. В донжоне-хранилище, как стало известно, нашли только небольшую сумму наличными да две книги счетов. Совсем немного для ордена тамплиеров, ставшего банкиром Европы[21]

А приближенные короля раздумывают над происшедшим. Знали ли тамплиеры о том, что готовилось против них? Если знали, то почему не спаслись бегством? Или, во всяком случае, почему не защищались?

Чтобы понять поведение короля Филиппа по отношению к тамплиерам и бездействие рыцарей ордена, слывших грозными воинами, нужно вернуться на несколько лет назад, в 1291 год, когда Сен-Жаи-д'Акр, или Акра, последний вольный город Палестины, был взят султаном египетским.

Рыцари-храмовники сражались в этой заключительной битве. Они покинули осажденный город последними. Под обломками стен командорства, с адским грохотом обвалившихся во время штурма, вместе с тамплиерами остались лежать две тысячи сарацинов. Рыцари с честью вышли из Акры, еще раз подтвердив свою славу неустрашимых воинов.

Но с потерей Святой земли само существование рыцарей-храмовников лишалось смысла. Теперь этим воинам уже не за что было сражаться. Их богатства и могущество стали вызывать тревогу. Их привилегии—они не повиновались и не платили податей ни Одному государю — показались непомерными. Их всегдашняя гордыня уязвляла простонародье. А таинственность, которой они так любили себя окружать, — они исповедовались только орденским капелланам и никогда не допускали посторонних на свои церемонии — вызывала у многих подозрения.

Ими восхищались, их любили, они внушали страх и зависть, их прославляли публично и осуждали втихомолку. Им ставили Б вину то, что, покинув Святую землю, они поселились во Франции, а не отправились в Испанию, чтобы пополнить ряды своих братьев, сражающихся с сарацинами. Люди задавались вопросом: зачем тамплиеры так рьяно заботятся о процветании своих владений, об их увеличении, о развитии торговых связей, об улучшении своей банковской системы?[22]

Непонятно было, зачем они продолжают совершенствоваться в военном деле, вербуют новых сержантов, покупают боевых коней, строят крепости.

Когда все эти толки доходили до сановников ордена, те досадливо морщились и говорили тоном, не терпящим возражений: «Рыцари храма готовятся вновь отвоевать Иерусалим». Это, конечно, не могло быть правдой. Все знали: время крестовых походов миновало. Тамплиерам одним не отвоевать Святой земли. Девять лет назад великий магистр Жак де Моле предпринял вторжение и добрался до Гроба господня, но, не имея подкрепления, вынужден был отступить. Короли Англии, Германии и Франции были слишком заняты расширением собственных владений и укреплением своей власти, чтобы отправиться воевать в Палестину. Зато эти короли с беспокойством наблюдали за тем, как усиливается влияние тамплиеров в Европе. Особенно это заботило Филиппа Красивого, который всячески стремился упрочить свое могущество и представлял себе монархию совершенно по-новому: сильной, централизованной, неподвластной церкви. Осуществлению его замыслов мешала знать, а еще больше — папы, неизменно желавшие «опекать» королей. Пуще всего Филипп Красивый боялся, как бы в один прекрасный день орден тамплиеров не вступил в союз с папой против короля Франции. Действительно, это духовное братство с его сказочным богатством и превосходным войском могло стать регулярной армией римского первосвященника; частая сеть командорств и орденских замков уже была накинута на все христианские королевства Западной Европы.[23]

Король понимал, насколько реальна эта опасность, но не спешил принимать меры. От тогдашнего папы Климента V ничего плохого ждать не приходилось. Король выбрал его за корыстолюбие и безволие. Его возвели в сак в Лионе и поселили во Франции, дабы он не подпал под влияние римских прелатов. Таким образом, у Филиппа Красивого было время поразмыслить о лучшем способе если не уничтожить, то но крайней мере обезвредить орден тамплиеров.

Вначале он попытался прибрать его к рукам. Смиренно обратился он к великому магистру с просьбой сделать его почетным рыцарем ордена. Король Франции — тамплиер! Было ясно, что монарх надеется стать однажды великим магистром, а потом сделать эту должность наследственным достоянием французской короны. Очень вежливо, но твердо Жак де Моле отказался принять короля в число своих рыцарей.

Оскорбленный, но не обескураженный Филипп Красивый вздумал тогда ослабить орден, слив его с соперничающим орденом госпитальеров. Папе Клименту V было поручено довести дело до благополучного завершения. И снова Жак де Моле отказал, столь же вежливо и холодно.

Король не стал требовать от папы возобновления этой попытки. Теперь он решился нанести рыцарям-храмовникам сокрушительный удар. К его политическим неурядицам прибавились трудности финансовые. Не имея больше возможности грабить евреев и итальянских купцов, которых он лишил имущества и выгнал из страны, Филипп Красивый не мог вернуть тамплиерам значительные суммы, взятые у них в долг. Велико было искушение пополнить королевскую казну из сокровищницы ордена.

Один из советников короля, Гийом де Ногаре, уговорил его больше с этим не тянуть. Следует признать, что доводы Ногаре были весьма убедительны. Недавно он открыл яд, способный разом покончить с орденом тамплиеров.

Занятная личность этот Гийом де Ногаре. Проницательный юрист, тонкий психолог, человек без предрассудков, обладатель бычьей шеи и хрипловатого голоса, он примелькался в коридорах королевского дворца на острове Сите. Родом с верхней Гаронны, некогда обучавший праву в Монпелье, он — потомок катаров или «патаренов»,[24] как их называют на юго-западе Франции. Его дед был отправлен на костер инквизицией, и Ногаре ненавидит церковь лютой ненавистью. В продолжение всего царствования Филиппа Красивого он будет вдохновителем его антиклерикальной политики. Отлученный от церкви предыдущим папой, Бонифацием VIII, которого он держал под арестом в папском дворце в Апаньи, он относится к уничтожению ордена тамплиеров как к своему кровному делу.

И действительно, все ведь началось у Ногаре, в его парижском особняке, серым и хмурым осенним утром. Слуга докладывает Ногаре, что его желает видеть некий Эскен де Флойран. Ногаре о таком никогда не слышал, но, судя по имени, он приехал с юга! Он велит впустить посетителя.

Два часа спустя этого человека, закованного в цепи, выводят через потайную дверь. Прево грубо втаскивает его на лошадь. Небольшая кавалькада тут же пускается в путь, окружив пленника плотным кольцом. Они останавливаются лишь для того, чтобы сменить лошадей и поспать час-другой, скачут днем и ночью, усиленным маршем продвигаясь к Лангедоку.

На следующей неделе Эскена де Флойрана помещают в королевскую тюрьму в Тулузе, в камеру, где сидит горожанин, приговоренный к смерти, за убийство. Становится известно, что де Флойран— бывший тамплиер, бывший командор монфоконский, исключенный из ордена за «убиение одного из братьев». Как сообщили начальнику тюрьмы, де Флойран приговорен королевским судом к смерти. Ни Флойран, ни его сосед по камере не услышат напутствия священника— осужденным за убийство церковь отказывает в отпущении грехов.

Наступает день казни, и узники, как и следовало ожидать, исповедуются друг другу. Но признания командора монфоконского столь чудовищны, что перепуганный горожанин зовет стражу и сообщает начальнику тюрьмы о мерзостях интимной жизни и богохульстве тамплиеров, которые открыл ему сосед. Дело настолько серьезное, что о нем решают доложить королю. Ногаре быстро получает аудиенцию. Несчастный смертник, которому обещано помилование, прилежно повторяет перед Филиппом Красивым все, что услышал от тамплиера: рассказы об идолопоклонстве, отречении от Христа, кощунственных поцелуях. Впоследствии эту длинную и грязную историю будут бесконечно, до одурения, пересказывать все бальи и инквизиторы королевства, по в первую минуту она не убеждает короля. Он приказывает привести во дворец Эскена де Флойрана, сознавшеюся в столь ужасных грехах. Флойран подтверждает свои признания. Однако он говорит, что вовсе не был арестован, не был приговорен к смерти,

Весь этот спектакль придумал Гийом де Ногаре, у которого он попросил помощи и защиты после изгнания из ордена, — придумал для того, чтобы разоблачить перед всеми сатанинские нравы рыцарей-храмовников.

Филиппа Красивого не проведешь. Он сразу узнал «почерк» своего советника. И все же, понимая, какие выгоды сулит ему создавшееся положение, он делает вид, будто потрясен мнимой искренностью бывшего командора. Он тут же приказывает Ногаре выслать копию «исповеди» папе Клименту, а Эскена де Флойрана отправляет в Испанию, чтобы тот сам повторил ее перед королем Арагонским.

Но к несчастью для Филиппа, ни римский первосвященник, ни король Арагонский, не попадаются на удочку. Первый наотрез отказывается начать следствие по этому делу. Что до второго, то он спешит предупредить тамплиеров о готовящемся заговоре.

Король разочарован, однако Ногаре не собирается складывать оружие. В глубокой тайне он набирает целые отряды «песенников», щедро платит им и рассылает их по всем дорогам королевства. Несколько месяцев эти менестрели, сказители и труверы распространяют самую гадкую клевету о рыцарях Белого плаща. Слухи растут, множатся, усиливаются настолько, что папа вынужден перейти к действию. Весной 1307 года он вызывает Жака де Моле с Кипра, где тот готовится к новой высадке в Сирии.

Вскоре великий магистр, сопровождаемый высшими сановниками ордена, с блестящей свитой рыцарей в богатом вооружении, туркополов и черных рабов прибывает во Францию. Тамплиеры хотят предстать во всем своем могуществе и показать, с каким пренебрежением они относятся к оговору. Однако Гийома де Ногаре это нисколько не смущает. Он добился своего. Великий магистр попал в ловушку: он вернулся в королевство. Наступление на орден тамплиеров можно начинать.

Теперь все пойдет очень быстро. Двадцать третьего сентября Гийома де Ногаре назначают канцлером вместо архиепископа Нарбониского, отказавшегося судить тамплиеров. Двадцать четвертого сентября новый канцлер собирает в Мобюиссоне главных советников короля, инквизиторов и епископов. В конце бурного заседания принимается решение: все члены ордена — сановники, рыцари, капелланы, сержанты и братья-служители — будут арестованы и преданы в руки инквизиции для расследования их преступлений. Операция назначена на пятницу 13 октября, на 6 часов утра.

Что было дальше, уже известно. Тамплиеры, которых, разумеется, обо всем предупредили, не вняли предупреждению. Сказалась ли тут их безмерная гордыня или же, в сознании своей правоты, они рассчитывали па заступничество папы?

Так или иначе, но в пятницу 13 октября, успел укрыть свои архивы в надежном месте,[25] воины-монахи без всякого сопротивления следуют за королевскими прево и бальи. Устав ордена гласит: тамплиерам запрещается применять оружие против христиан. Этому уставу они останутся верны до конца вопреки всему.

Процесс, который начнется 13 октября 1307 года, будет самым длинным и самым таинственным процессом, какой только можно себе представить. Он продлится семь лет и так и не позволит с уверенностью ответить на вопрос: виновны или невиновны были тамплиеры?

Четырнадцатого октября 1307 года в Париже идет мелкий леденящий дождик. Островерхие дома на берегах Сены, тесно прижатые друг к другу, тонут в серой дымке. Над рекой виднеются высокая кровля собора Парижской богоматери и зубчатые башни королевского дворца, указывая лодочникам путь к острову Сите. На правом берегу, далеко за городской стеной, под защитой собственных укреплений, возвышаясь над крышами и колокольнями, огромный донжон орденского замка выставил свои башенки, усеянные бойницами.

Но в это субботнее утро вокруг замка не видно широких белых плащей рыцарей-храмовников и черных плащей сержантов. Вместо них ходят дозором королевские солдаты, обмениваясь солеными шуточками с собравшейся под стенами толпой.

Накануне ранним утром в «верховный» орденский замок ворвался хорошо вооруженный отряд, которым командовал сам канцлер королевства Гийом де Ногаре. Находившиеся в замке сто сорок тамплиеров не оказали никакого сопротивления и были заключены в их же собственную тюрьму. Среди них был и великий магистр Жак де Моле.

После этого под стенами орденского замка разыгралось разнузданное языческое празднество, напоминающее праздник шутов в рождественскую ночь, когда после мессы толпа мужчин и женщин всех сословии врывается в собор и предается там блуду и пьянству. Именно так случилось и вчера: как только разнесся слух, что вооруженный отряд проник в резиденцию ордена, парижане бросились в замок, чтобы принять участие в кощунстве. Людям хотелось отомстить тамплиерам за их суровость и спесь. Толпа пускалась в погоню за теми, кто пытался бежать, ловила их, избивала и жалких, истерзанных вручала королевским прево. Из погребов выкатили бочки, и кино полилось рекой. Кухни были разграблены. Всю ночь народ пировал на улицах при свете факелов, И на следующее утро, несмотря на дождь, люди теснились вокруг костров, разведенных под открытым небом. Пьяницы храпели на голой земле. Публичные девки, надев белые рыцарские плащи, отплясывали непристойные танцы, а увешанные серьгами цыганки били в тамбурины. Б огонь летели вязанки хвороста. Женщины несли котелки с горячим вином и разливали его в подставленные кружки, а вокруг бесновался пляшущий хоровод.

Крики и смех были слышны в самом сердце замка, в подземельях большой башни, по туда они доносились приглушенно, неясно. Сержантов и братьев-служителей согнали в большую сводчатую залу. А сановников и рыцарей разместили в одиночные камерах. Со вчерашнего утра они не получали пищи. Никто не пришел к ним. Никто не объяснил причин внезапного ареста и незаконного заключения. Время от времени они слышали шаги в переходах, звон оружия, скрип замка, порой вдалеке — голос одного из братьев, горячо спорящего с теми, кто его уводил, И снова наступала тишина, нарушаемая лишь далеким гомоном праздника да глухими ударами колокола, отсчитывающего часы.

Ангреган де Мильи прохаживается по камере, плотнее запахивается в свой зимний плащ. Это длинная белая накидка, подбитая мехом и украшенная на груди лапчатым крестом. Он все-таки успел надеть ее вчера утром, когда королевские солдаты ворвались в дормиторий. А тех братьев, которые спали ближе к дверям, вытащили из постелей в исподнем. И в таком срамном виде их вытолкали во двор, А потом бросили в темницу без всяких объяснений, как простых холопов. Де Мильи в бешенстве сжимает кулаки. С тех пор как двадцать лет назад он стал рыцарем-храмовником, его ни разу так не оскорбляли. Даже сарацины, захватившие его в плен в Акре, относились к нему с большим уважением. Зря он тогда бежал из плена. Лучше было умереть с остальными смертью мученика, чем теперь видеть, как люди короля французского обращаются с тобой словно с разбойником. Вдруг слышится скрип ключа в замке. Дверь открывается. Два солдата и сержант знаком велят ему следовать за ними.

— Объясните вы мне наконец, в чем дело? — гневно восклицает Ангеран де Мильи.

Стражники исподлобья глядят на пего пустыми глазами и молчат. Нет, из этой солдатни слова не вытянешь. Рыцарь пожимает плечами и твердым шагом направляется к выходу.

Высокий, широкоплечий, с коротко остриженными волосами, он кажется воплощением силы и сдерживаемого гнева. Солдаты предусмотрительно держатся на расстоянии, выставив копья вперед. Вот шествие пересекает двор, отделяющий донжон от резиденции великого приора. Направо—конюший. Возле них широко распахнутые ворота, Ангеран де Мильи замедляет шаг. Он без труда мог бы обезоружить стражу. Его лошадь здесь, совсем рядом. Может быть, это она сейчас храпит и бьет копытами в стойле. Лишь несколько десятков метров отделяют его от свободы. Мышцы напрягаются, по лицу пробегает судорога. Он уже готов обернуться и выхватить копье у ближайшего солдата, как вдруг ужасный, нечеловеческий крик пригвождает его к месту. Этот предсмертный вопль, который доносился со стороны церкви, из крипты, перешел в жуткий стон, потом оборвался, сменившись долгим, бесконечно долгим хрипением… Ангеран де Мильи чувствует, как на его бороду скатываются крупные капли пота. Он все понял. И впервые в жизни его охватывает страх. Ноги делаются ватными, по всему телу разливается странная слабость. Когда сержант велит ему идти вперед, он должен сделать над собой сверхъестественное усилие, чтобы не пошатнуться; перед дверью крипты ждут другие братья, мертвенно-бледные, с Искаженными лицами, расширенными от ужаса глазами.

— Брат Ангеран де Мильи, подойдите ближе и не бойтесь, мы собрались здесь, чтобы выслушать вас во имя божье.

Человек, обратившийся к рыцарю с этими словами, невелик ростом. Его круглое, жирное лицо утопает в откинутом капюшоне грубого сукна. Это монах-доминиканец.

— Готовы ли вы ответить на наши вопросы и клянетесь ли говорить правду без какого-либо принуждения?

Позади этого доминиканца на скамье сидят другие, с поднятыми капюшонами. Сколько их? Похоже, пять или шесть. Де Мильи не мог бы ответить точнее, его глаза еще не привыкли к темноте. Крипту освещает только один церковный канделябр, свечи в нем коптят и потрескивают. В отбрасываемом канделябром круге света видны два писца, сидящие за дубовым столом. А за ними движутся какие-то тени. По-видимому, это королевские легисты или бальи, они греются возле большой жаровни. Снова раздается голос доминиканца, сиплый и неприятный.

— Брат, уж не утратили ли вы дар речи, что не отвечаете на мои вопрос?

Ангерану де Мильи трудно дышать. Ярость побеждает страх. Он теряет самообладание.

— Я не обязан давать отчет никому, кроме капитула и великого магистра нашего ордена! Кто вы такой, чтобы допрашивать меня?

— Я Гийом Эмбер, великий инквизитор Франции и духовник короля, выступаю от имени его святейшества папы Климента V…

— Ложь!..

Де Мильи дает волю гневу. Он кричит, и от этого ему становится легче.

— …Ложь!.Монсеньор папа не потерпит, чтобы с рыцарями Храма обращались так, как это делаете вы.

Инквизитор встал, лицо его налилось кровью, голос стал сварливым.

— Согласны вы отвечать или нет?

— Покажите приказ монсеньора папы, письмо, написанное его рукой, и я буду вам отвечать.

Рыцарь уже раскаивается в том, что произнес эти слова. По знаку инквизитора из темноты возникают двое и приближаются к нему. Это коренастые люди в темных капюшонах, с широкими багровыми лицами.

— Снимите с брата плащ и приготовьте его как положено, — говорит монах. — Может быть, тогда он будет не столь высокомерен.

И вот пряжка плаща отстегнута, сорвано исподнее, Ангеран де Мильи, красный от стыда, остается в одной рубашке, руки крепко связаны за спиной. Его снова охватывает страх. Там, у жаровни, он только что заметил раздвижной «станок» со сложной системой веревок и блоков, расчленяющих человеческое тело, а также всевозможных размеров «испанские сапоги»: когда-то он служил в Кастилии и видел, как в них ломали ноги сарацинам.

Раздается резкий голос инквизитора:

— Брат де Мильи, вам надлежит по доброй воле или по принуждению ответить на следующие вопросы: как вас посвятили в рыцари Храма? Приказывали ли вам после церемонии отречься от Христа? Раздели ли вас потом и целовали ли вас пониже спины? И предложили далее совершить содомский грех? А потом опоясали шнурком, снятым с некоего диавольского истукана, которому поклонялись древние? И наконец, правда ли, что ваши капелланы во время мессы умышленно не приобщают святых тайн?

Тамплиер застывает от возмущения:

— Это недостойные вопросы! Я не буду отвечать. Инквизитор тяжело поднимается и с выражением величайшей скуки на лице шаркающей походкой приближается к столу, за которым сидят писцы. Несколько минут он роется в кипе протоколов, наконец найдя нужную бумагу, направляется к де Мильи:

— Правильно ли я предположил, возлюбленный брат мои, что в отличие от большинства тамплиеров вы немного умеете читать?

Злая ирония инквизитора приводит рыцаря в ярость.

— Мы солдаты, а не писцы! — гордо отвечает он. — Если у меня нашлось время научиться читать, то это потому, что я был тяжело ранен в Святой земле и долгие месяцы прикован к постели.

— Мне нужно только, чтобы вы смогли разобрать несколько слов, — говорит инквизитор. — Остальное меня не интересует.

Он велит принести свечи и подносит бумагу к глазам тамплиера.

— Благоволите заметить, что перед вами — протокол допроса вашего магистра, Жака де Моле.

Де Мильи внимательно читает первые строки и утвердительно кивает. Монах несколько секунд смотрит на него, затем произносит охрипшим голосом:

— А теперь послушайте, какие показания дал здесь ваш магистр, не будучи принужден к этому пыткой.

Он выдерживает паузу, снова глядит на де Мильи и принимается читать:

«Вопрос: Как вас посвятили в рыцари ордена тамплиеров?

Де Моле: Меня посвятил рыцарь Юбер де Пенро в городе Боне около сорока лет тому назад. Сначала я дал обет соблюдать различные правила и пункты устава ордена, затем на меня надели плащ. Далее брат Юбер велел принести бронзовый крест с изображением Христа и велел мне отречься от Христа, изображенного па этом распятии. Против воли я сделал это. Затем брат Юбер велел мне плюнуть на крест, а я плюнул на землю.

Вопрос: Сколько раз это было?

Де Моле: Только один раз, я хорошо помню.

Вопрос: Когда вы произнесли обет целомудрия, намекнули ли вам, что вы должны вступить в плотскую связь с другими братьями?

Де Моле: Нет. И я никогда этого не делал.

Вопрос: Посвящение других братьев происходило точно так же?

Де Моле: Не думаю, чтобы церемониал моего посвящения отличался от общепринятого, а мне самому не слишком часто приходилось руководить этим церемониалом. После посвящения я обычно просил моих помощников отвести новообращенных в сторону и повелеть им сделать что полагается, Я хотел, чтобы они совершали поступки, некогда совершенные мной, и…»

— Замолчите! Хватит! Не хочу больше слушать! Ангеран де Мильи смертельно побледнел. Под глазами появились темные круги, губы дрожат.

— Это невозможно, — говорит он. — Только не магистр! Он не мог! Вы не имеете права!.. Вы сломили его пытками…

— Мы не применяли к нему никакого воздействия или принуждения! — громовым голосом восклицает инквизитор. — Он признался по доброй поле, ради спасения своей души и вы правильно сделаете, если поступите так же! Не запирайтесь! Вам больше нечего скрывать и защищать! Ваш орден преступен. Ваша тайна раскрыта. Настало время покаяться. Отвечайте па мои вопросы! Приказываю вам…

Де Мильи выпрямляется во весь рост. Внутри у него все холодеет от страха, по он говорит — против воли, вопреки себе, говорит раздельно и громко:

— Повторяю, отвечать я не имею права. Я связан обетом. Я поклялся хранить в строжайшей тайне все, что касается нашей жизни. Только капитул может освободить меня от обета. Даже великий магистр не имеет права действовать или говорить без ведома капитула. Настаивать бесполезно, вы ничего от меня не добьетесь,

Инквизитор Гийом Эмбер с усталым видом опускается на скамью. Два палача хватают де Мильи и волокут в другой конец крипты. С него срывают рубашку. Теперь он совсем нагой. Он стучит зубами. Он уже не чувствует своего тела…

Когда рыцарь Ангеран де Мильи приходит в сознание, у него раздроблены обе ноги, раздавлены пальцы рук, на груди следы раскаленного железа. Боль пронзает все тело, наваливается нестерпимой тяжестью, тошнотворно разбухает под черепом. Виски заливает холодный пот. Он так и не заговорил, но силы его на исходе. Сердце бьется слишком быстро, дыхание перехватывает, горло горит— так много он кричал. Под закрытыми веками вспыхивают огромные цветные пятна, от них кружится голова. Но ему нельзя открывать глаза. Это единственная возможность еще на несколько мгновений ускользнуть от палачей.

А вокруг продолжает разыгрываться гнусная пародия па правосудие. Под сводами крипты глухо, как из бочки, раздается голос великого инквизитора; «Вы совершили это в душе или только па словах?.. Сколько раз?.. Случилось ли присутствовать при посвящении других братьев?.. Точно так же?.. Откуда вы знаете?..»

Пятидесятилетний сержант Пьер де Тортвиль дает показания плаксивым, ноющим голосом:

— …Он велел мне отречься от того, кто был изваян на распятии и трижды плюнуть. Потом, опять-таки по его требованию, я поцеловал его пониже спины, в пупок и в губы…

У Ангерана де Мильи еще хватило сил зарычать от гнева. Если б у него были целы руки, с каким удовольствием придушил бы он сейчас брата де Тортвиля. Каждое его слово — как удар кинжала. Не в силах больше терпеть это хныканье, Ангеран бросает быстрый взгляд на допрашиваемого. Перед ним старик. Истощенный, дрожащий в лихорадке, с перекошенным от страха лицом. Ангеран снова закрывает глаза. Место Тортвиля занимает другой. Голос его звучит громче, увереннее. Ангеран узнает его но выговору. Это брат Матье де Буа-Одмар, магистр клишийский. Настоящий рыцарь, отважный соратник. Ангеран прислушивается.

Инквизитор: Где вы приняли посвящение?

Брат Матье: Я был посвящен братом Жатюм де Тур в городе Ланьи-ле-Сек, в епископстве Мо…

Инквизитор: Как это происходило?

Брат Матье: Меня облачили в плащ, а потом брат Жан отвел меня в сторону и, показав мне крест с изображением господа нашего Иисуса Христа, спросил, верю ли я в то, что изображенный здесь суть бог. «Да, верю», — отвечал я. Тогда брат Жан приказал мне отречься от Христа. «Никогда!» — ответил я. Тогда он бросил меня в темницу и продержал там до самой вечерни. Видя, что мне грозит смертельная опасность, я сказал, будто готов исполнить волю брата Жана и попросил меня выпустить. Меня тут же выпустили, и я трижды отрекся. Не помню, плевал я на крест или нет. Я был так потрясен отречением, что не сознавал своих поступков.

Ангеран де Мильи потрясен. На этот раз мужество покинуло его. Как братья могли сказать такое? Как они могли столь вопиюще нарушить обет? Как могли уступить инквизитору, если им не успели еще даже показать орудия пытки? И внезапно Ангеран понимает, что причина этой низости — он сам. Вид его изувеченного тела лишает братьев мужества и самообладания. Он не должен оставаться здесь. С этим пора кончать.

Когда палачи вздернули на дыбу Ангерана де Мильи, он испустил такой страшный вопль, что лошади забились в конюшне, а празднество у стен замка прервалось.

К концу дня 14 октября 1307 года королевский бальи публично зачитывает признания тамплиеров. Из ста сорока человек, арестованных в Париже, добровольно или под пыткой заговорили сто тридцать шесть. Этому не могли поверить даже враги ордена. А тс, кто собирался его защищать, были обезоружены. Рыцари самого знаменитого и почитаемого орде-па словно получали удовольствие, бесславя его и забрасывая грязью. Только папа Климент V ничего не желал об этом слышать. Не то чтобы он жалел тамплиеров. Но, арестовав их своей волей и предлагая другим европейским государям сделать то же самое, Филлип Красивый слишком явно посягнул на права римского первосвященника. Климент V не мог смолчать. Он должен был нанести ответный удар.

Кончилась сырая, холодная осень, выпал снег, притупляющий страдания. В начале января 1308 года необъятный белый покров, одевший холмы и поля, принес в темницы немного света; подавленные голодом и пытками тамплиеры почувствовали, как к ним понемногу возвращается мужество.

«Монсеньор папа» — так называют его воины-монахи, — соизволил ими заняться. Нет, конечно, он не встал на их защиту, как они вправе были надеяться.

Более того, on официально узаконил их арест и предписал другим государям христианского мира последовать примеру Филиппа Красивого. Но Климент V желает, чтобы повсюду, в том числе и во Франции, тамплиеров судил духовный суд. Это означает, что папа не доверяет правосудию короля, и «признания», вырванные у тамплиеров, не слишком-то его убедили. Он направил в Париж двух кардиналов, Бсранжера Фредоля и Этьена де Сюизи, поручив им начать дополнительное следствие и допросить узников от имени папы. Филипп Красивый вынужден был принять легатов и приказал Гийому де Ногаре выдать обоим пропуска, открывающие доступ к тамплиерам. Канцлер скрепя сердце повиновался, и двери темниц распахнулись перед посланцами папы,

Одиннадцатого января 1308 года в замке тамплиеров царит тишина. Исчезая за горизонтом, солнце бросает розовый отсвет на заснеженные кровли. С верхнего этажа башни Цезаря бывший досмотр-шик ордена тамплиеров во Франции Гюг де Пейро видит в окно, как в Париже зажигаются первые факелы.

Неделю назад его перевели из подземной тюрьмы в холодную комнату под сводами, и с тех пор он жадно созерцает вновь обретенные картины обычной человеческой жизни: вот за стеной хозяйки берут воду из колодца, вот во дворе подковывают лошадей, вот среди огородов тащатся по ухабистой дороге тяжело груженные телеги… И все кажется ему восхитительно новым.

Он уже не думал, что когда-нибудь выберется из каменного мешка. После четырех месяцев тюрьмы, лишении, пыток и издевательств все надежды его оставили. Он привык к ученым спорам, к совместному принятию решений на капитуле, к строгому соблюдению устава и, оказавшись один перед инквизиторами и королевскими бальи, почувствовал себя слабым и безоружным. Чтобы его перестали мучить, он послушно выполнил все требования палачей. Он раскрыл им действительно существующие орденские статуты и подтвердил существование вымышленных. Заявил, что видел и трогал идола с человеческой головой на собрании капитула в Монпелье, а потом тайно поклонялся этому идолу, как и все сановники ордена. Слово в слово повторял за королевскими законниками нелепейший бред, надеясь, что других братьев оставят в покое, что вопли и стоны истязуемых наконец прекратятся. Сколько раз умолял он великого инквизитора Гийома Эмбера: пусть допрашивает только сановников, пусть не трогает несчастных рыцарей и сержантов. Но страшный хор стенаний и криков раздавался четыре месяца и кончился лишь несколько дней назад — в день, когда посланцы Климента V прибыли в парижский орденский замок,

И все же нельзя с уверенностью сказать, что пытки не продолжаются — там, за рекой, в западной башне дворца, где король держит собственных палачей. Об этом упорно твердят сержанты, которые работают на кухне н разносят узникам еду.

Гюг де Пейро долго смотрит в сторону острова Сите, н нутро его гложет страх, ставший теперь постоянным спутником. Но надвигается вечер, и в темноте уже ничего не разглядишь. Вот и шпиль Сент-Шапель растворился во тьме.

— Возлюбленный брат, вас ждут…

Гюг де Пейро вздрагивает. В проеме двери между двумя вооруженными сержантами стоит монах-инквизитор. Досмотрщик Франции, задремавший на молитвенной скамье у окна, сразу вскакивает, сердце у него бешено бьется.

«Нет, мне не солгали, — думает он, — пытки продолжаются. Король хочет убить нас, чтобы папа не смог нас услышать». Пейро вытирает влажные ладони о плащ и оглядывается, ища глазами что-нибудь такое, что можно было бы взять с собой, что охраняло бы его. Но у него больше ничего нет. Ни распятия, ни образков, ни четок. Как и у других братьев, у него все забрали. Moнax знаком велит ему идти первым. На ступеньках винтовой лестницы скользко. Тамплиер шатается, держится за стену, едва не шагнул мимо ступеньки, но сохранил равновесие, на минуту остановился — так дрожат у него ноги, затем, чуть не скатываясь, пошел дальше, неловкий и жалкий. У подножия лестницы ждет кузнец-тамплиер — подковав лошадей, он возвращается в свою камеру. При виде исхудалого, шатающегося старца кузнец бросается ему навстречу и помогает одолеть последние ступеньки.

— Возлюбленный брат, не вы ли рыцарь Гюг де Пейро?

— Да, это я.

Кузнец удивленно смотрит на бывшего досмотрщика. Он с трудом узнал того, кто был самым почитаемым и влиятельным сановником ордена. Вдруг он всовывает ему в руку кусочек воска.

— Возьмите эту табличку. Она от нашего магистра. Когда прочитаете, передайте другому рыцарю.

Кузнец уже исчез. Монах и сержанты ничего не заметили и ведут Гюга де Пейро через главный двор к резиденции великого приора. Окна комнат, где прежде помещались сановники, освещены. Входная дверь широка распахнута. В коридорах бегают слуги с кувшинчиками вина, славно пахнет жареным мясом. Звук шагов заглушают пушистые восточные ковры. Степы увешаны шпалерами нежных цветов. На резных балках потолка играют отблески сотен свечей. Старый тамплиер глядит как зачарованный: в этой обстановке он прожил долгие годы, но сейчас ему кажется, что он попал в какой-то другой мир. Непонятно, почему он здесь. Только бы не угодить в новую западню. Голова слегка кружится. Мысли заняты табличкой, которую ему только что передали. Хотелось бы остаться одному и прочитать ее. Но зачем его вытащили из камеры? Зачем привели сюда? Все так запутано. Почва уходит из-под ног. Волнение слишком сильно, ему нужна передышка. Необходима…

И вдруг он вспомнил. Там, в конце коридора, есть маленькая молельня со статуей богоматери. Пресвятая дева защитит его. «Мария, звезда морей…» Так молятся тамплиеры, попав в беду. Гюг де Пейро ощущает прилив бодрости. Он говорит доминиканцу:

— Скажите же, наконец, с кем я должен встретиться?

— Вы узнаете это через несколько минут, возлюбленный брат мой. Вам придется подождать.

— Если так, я хотел бы собраться с мыслями в моей молельне, это здесь, рядом.

Монах не видит к тому никаких препятствий. Он первым заходит в маленькую молельню, проверяет, нет ли из нее другого выхода. Затем удаляется, оставив тамплиера одного.

Гюг де Пейро сразу же подходит к канделябру и принимается читать надпись на восковой табличке; «Знайте, что всем вам предстоит увидеться с кардиналами, посланцами папы. Откажитесь от своих показаний, как это сделал я и как сделают остальные братья».

На воске печать Жака де Моле. Значит, письмо действительно написано великим магистром. Бывший досмотрщик Франции несколько минут остается в задумчивости, потом падает на колени, закрыв лицо руками.

На столе — княжеский обед. Обилие дичи, всевозможные паштеты, серебряные кубки и кувшинчики с вином.

Однако пирующих всего трое, в они так увлеченно беседуют, что забытое ими жаркое остывает. Двое из них, сидящие спиной к камину, где трещат поленья, одеты в кардинальский пурпур, а тяжелые подбородки и кирпично-красный цвет лиц обличают в них любителей доброго бургундского. Это папские легаты Беранжер Фредоль и Этьен де Сюизи. Третий — Гюг де Пейро: кардиналам пришла несколько странная мысль вывести его из тюрьмы и пригласить на обед.

— Мы ни в чем не виноваты! Все наши признания сделаны под диктовку инквизиторов! Обращаться так с рыцарями — недостойно…

Бывший досмотрщик Франции говорил горячо и страстно. Сейчас он защищал свои орден перед эти-ми кардиналами с таким же красноречием, с каким прежде был вынужден чернить его перед палачами. Но слова его произвели на папских легатов гораздо менее сильное впечатление, чем зрелище, которое он собой являл. Щеки ввалились, па скулах от вина выступили красные пятна, глаза лихорадочно блестели, он возбужденно размахивал исхудалыми руками, путаясь, в мятом грязном плаще.

— Спасите нас, монсеньоры! Спасите нас от короля Франции, алчущего нашей гибели! Верните нам права и имущество! Мы используем их во благо, как делали всегда, и покаемся во всех наших прегрешениях, во всем, в чем мы виновны перед вами…

Услышав эти мольбы от человека, некогда столь гордого, кардиналы были потрясены больше, чем хотели бы признаться. Они затаили гнев на Филиппа Красивого, сломившего страхом этот орден, чье мужество давно стало легендой.

На следующий день они выслушали Жака де Моле и его рыцарей, собравшихся в орденской церкви. Все громогласно заявили о своей невиновности, впервые за четыре месяца решившись смело взглянуть в лицо инквизиторам и палачам. Папские легаты допросили также многих свидетелей, королевских сержантов и солдат, помогавших палачам.

Доклад кардиналов ужасал; из него явствовало, что тридцать тамплиеров умерло под пыткой, что все признания были вырваны у обвиняемых жесточайшим насилием и что поведение инквизиторов недостойно духовных лиц.

Потрясенный свидетельством тамплиеров и докладом своих легатов, папа в начале февраля 1308 года принимает решение лишить инквизицию полномочий, объявить недействительной всю следственную процедуру против тамплиеров и забрать дело в свои руки. Рыцари ликуют. Им кажется, что они спасены. Из всех тюрем к небу уже возносится благодарственная молитва: «Мария, звезда морей, приведи нас в спасительную гавань!..»

Двадцатого августа 1308 года возле башни Кудре в Шинонской крепости удвоен караул, а все входы в крепость строго охраняются. Королевские солдаты протыкают копьями сено, доставленное крестьянами. Потом волы неспешно везут телеги через двор и становятся в ряд у амбара, со стороны донжона, а вокруг разносится запах свежескошенного сена.

Гюг де Пейро подходит к единственной бойнице. Через которую в его камеру проникает свет, и пытается разглядеть, что происходит снаружи. Но отверстие бойницы наполовину заложено кирпичами, и ему виден лишь кусочек голубого неба да высокие тополя, качающиеся на ветру.

Тогда бывший досмотрщик Франции, важный сановник ордена тамплиеров, медленно возвращается к своему табурету и принимается разбирать надписи, которые оставили на стене братья, в течение почти года сменявшие друг друга в этой камере. Каббалистические знаки, символические рисунки, тайнопись тамплиерских банкиров рассказывают здесь одну и ту же повесть: о смерти, о пытках, об отчаянии — и шлют проклятия «королю, господину нашему» и «монсеньору папе».

Ибо рухнули безумные надежды, которые породило в начале года решение Климента V отнять полномочия у инквизиторов, производивших следствие по делу тамплиеров. Это решение так и не было выполнено: церковный суд не состоялся, протоколы с признаниями, вырванными под пыткой, уничтожены не были, а узники, все до единого подлежащие передаче Клименту V, по-прежнему находятся в темницах Филиппа Красивого.

Совершенно очевидно, что его святейшество сам в плену у короля. Его резиденция находится в Пуатье, в королевских владениях, и там у него нет достаточно просторных и надежно охраняемых помещений, чтобы содержать всех тамплиеров. В самом деле, разве недавно один сановник не сбежал из тюрьмы папской курни? Поэтому-то Филипп Красивый объявил, что будет содержать пленников, как и прежде, у себя, но от имени папы и за его счет!

Тамплиеры подавлены: они знают, что не смогут по — настоящему защищаться, пока находятся в руках короля. Нажим и угрозы усиливаются. С каждым днем нагнетается страх. Те, кто не заговорил под пыткой, найдены повешенными в своих камерах. Те, кто опроверг свои показания, умерли загадочной смертью во время перевозки из Парижа в провинции: одни, по утверждению бальи, покончили с собой, других при попытке к бегству застрелили королевские лучники.

Что же касается Гюга де Пейро, то с того памятного январского вечера, когда он обедал с папскими легатами, кардиналами Беранжером Фредолем и Этьеном де Сюизи, желавшими начать новое следствие, он уже не мог спать спокойно. На следующий же день он снова оказался в камере и был подвергнут Жестоким издевательствам. Два тюремщика избили его, отрезали бороду, прихватив при этом кусочки кожи, связали руки за спиной и заставили подбирать еду с пола ртом. Они, конечно, наказывали его за то, что он отрекся от своих показаний и защищал орден перед легатами. Обессилев, потеряв надежду снова встретиться с посланцами папы, Гюг де Пейро не выдержал:

— Не хочу больше слышать об этом проклятом ордене! — крикнул он тюремщикам. — Я больше не тамплиер!..

А потом, оставшись один, он бросился на соломенный тюфяк и впервые в жизни заплакал.

Чернобородый, с властным изгибом бровей, со стройной талией и гордой осанкой, тулузский рыцарь Гийом де Плезиан — гроза турниров, любимец дам и один из главнейших советников короля, который очень прислушивается к его мнению. Вчера он приехал в Шинон, чтобы должным образом «приуготовить» сановников ордена к приему новой папской делегации, а сейчас с досадливым видом прохаживается в коридорах крепости и держит у носа надушенный платок, оберегая себя от смрада крепостных рвов. Вот уже четыре месяца колесит он по дорогам Франции, не дает покоя папе, подстрекает дворян, убеждает горожан помочь Филиппу Красивому разделаться с орденом тамплиеров. Это он вместе со своим другом Гийомом де Ногаре подготовил собрание Генеральных штатов, состоявшееся в Туре с 11 по 20 мая. Вдвоем они сочинили воззвание к трем сословиям. Обращения к баронам и духовенству были написаны в сдержанном тоне, их просили только ознакомиться с признаниями тамплиеров и посоветовать, какие меры надлежит к ним принять. Но для третьего сословия был сотворен документ, который вызывал у Гийома де Плезиана законную гордость; «О горе! О ужасные, прискорбные и губительные заблуждения тамплиеров! Как уже ведомо, они не только отреклись в своих суевериях от Христа, но к принуждали к этому всех вступающих в их богопротивный орден! Они целовали друг друга в самые непотребные места, поклонялись идолам и дерзновенно утверждали, будто им для исполнения гнусных обрядов дозволены противоестественные пороки, отвергаемые даже скотами!.. Небо и земля содрогаются от стольких преступлений, стихии приходят в волнение, Б самом скором времени мы известим обо веем его святейшество папу. А от вас мы ждем, чтобы вы присоединились к этому святому делу…»

Это послание произвело ожидаемое действие на мэров, эшевенов,[26] торговых судей и членов городских коммун. Все они потребовали, чтобы тамплиеров покарали как можно суровее. Баронам и духовенству оставалось только присоединить свои голоса к этому негодующему хору.

Таким образом, король, как бы выполняя желание своего народа, смог вторично обратиться к папе с требованием осудить орден тамплиеров па основе признаний, полученных инквизицией. Но Климент V не сдавался:

— Я не верю этим признаниям, вырванным под пыткой. Я требую, чтобы ко мне привели сановников ордена. Я допрошу их сам.

Тогда Гийому де Плезиану пришлось вновь прибегнуть к угрозам: если папа будет упорствовать, защищая тамплиеров, король сделает достоянием гласности пороки и безбожие его предшественника, папы Бонифация VIII.

— У нас есть доказательства, из Италии приедут свидетели, мы устроим процесс и докажем, что Бонифаций был лжепапа!..

У нынешнего папы, также повинного в симонии,[27] есть веские основания полагать, что такой процесс может кончиться плохо. Объявить Бонифация еретиком значило поставить под сомнение все произведенные им назначения епископов! А от этого в католической церкви начнется сумятица и развал! Папа не мог пойти на такой риск. И в конце концов сдался. Он не будет встречаться с сановниками ордена, однако требует, чтобы к ним для приличия отправили еще Одну делегацию кардиналов.

Гийом де Плезиан доволен. Свидание папы и Жака де Моле не состоится. Значит, уже не надо опасаться, что старый магистр после такой встречи почувствует новый прилив энергии. Теперь остается лишь разыграть последний акт драмы. Гийом де Пле-зиан твердым шагом направляется к камере великого магистра.

Жак де Моле идет навстречу Гийому де Плезиану и заключает его в объятия. Он сердечно любит этого тулузского рыцаря, не зная о его ожесточенном стремлении уничтожить орден тамплиеров. Для него это высокородный рыцарь, человек его круга.

— Рад вас видеть, любезный сеньор. Чему обязан честью вашего посещения?

— Удовольствию обнять вас, мессир магистр. Я приехал сюда, чтобы принять легатов монсеньора папы, и, пользуясь этим, хочу узнать, как ваши дела.

Жак де Моле печально улыбается, сжимая плечи посетителя. Магистр очень исхудал, волосы и борода у пего грязно-серого цвета, но держится он по-прежнему горделиво. Статный и прямой, с лицом, изборожденным строгими морщинами, с орлиным носом, он поражал бы своим величием, но временами его выдает взгляд — тихий и пустой. Взгляд сломленного человека.

Гийом де Плезиан ведет его к скамье, усаживает и становится перед ним.

— Что вы собираетесь сказать папским легатам, мессир магистр?

Жак де Моле качает головой, глядя в пространство.

— Ничего не знаю… Растерялся…

Затем, помолчав немного, поднимает глаза на де Плезиана и спрашивает:

— Что вы мне посоветуете?

Тулузский рыцарь отворачивается, на губах его мелькает улыбка, он принимается шагать от стены к стене.

— Мне не годится давать вам советы, мессир магистр. Вам ведь, наверное, известно, что я служу Королю…

Он поворачивается к тамплиеру и глядит ему прямо в глаза:

— И все же я выскажу свое мнение, не как легист, а как рыцарь, который понимает всю тяжесть вашего положения и сочувствует вам.

— Именно этого я жду от вас. Я знаю: вы человек чести.

Голос тамплиера прерывается от волнения. Он жадно глядит на Гийома де Плезиана. Смущенный тулузец снова начинает мерить шагами камеру, заложив руки за спину и нахмурив брови.

— Прежде всего, мессир магистр, вам надобно знать, что среди приближенных короля есть люди, которые поклялись погубить вас и не остановятся ни перед чем, лишь бы достичь своей цели. Кое-кто из ваших братьев умер загадочной смертью, могут исчезнуть и другие. Враги не перестанут преследовать вас, пока вы твердите о своей невиновности…

Жак де Моле пожимает плечами:

— Я все это знаю, любезный сеньор. Но я знаю также, что, согласившись признать все эти ужасы, в которых нас обвиняют, мы обесчестим себя и можем угодить па костер!

— Я с вами не согласен! — живо отвечает Гийом де Плезман. — Отрекаясь — от прежних показаний, вы рискуете попасть па костер как неисправимый отступник, то есть с гораздо большей вероятностью, чем если бы полностью или частично признали свою вину. Ваши враги хотят, чтобы орден был распущен, привилегии его упразднены, а имущество конфисковано. Только и всего!..

Жак де Моле слабо улыбается;

— Только и всего? Как легко вы это говорите, любезный сеньор! Это слишком много! Уничтожить орден Храма значило бы уничтожить нас. Я не смогу пережить мой орден, я обязан ему всем!

Гийом де Плезиан вдруг останавливается:

— Мессир магистр, я сообщил бы вам кое-какие подробности, известные мне и неизвестные вам, если б был уверен, что…

Тамплиер встал, глаза его заблестели:

— Доверьтесь мне, прошу вас! Ничто из рассказанного вами не выйдет за эти стены. Даго вам рыцарское слово.

Де Плезиан вздыхает, глаза его опущены, чело отуманено заботой — он великолепно разыгрывает мучительное смятение и замешательство. Наконец он решается:

— Ну вот! Я приехал сюда из Пуатье. Видел, что там происходит, и могу с уверенностью сказать, что в ближайшее время монсеньор папа не властен защитить вас. Король, господин наш, держит его в полной зависимости. Орден будет осужден. Это уже решено. Однако Климент V добился уступок в самом главном; он оставляет за собой право определить, какая участь ожидает сановников ордена. Он выслушает вас лично, где-нибудь за пределами королевства, в полном спокойствии, когда момент покажется ему благоприятным. И тогда, без всякого сомнения, он восстановит вас в правах и возвратит вам имущество. Это лишь вопрос времени и терпения. Итак, для вас, сановников, сейчас важно оставаться в стороне от всего, что готовится, не привлекать к себе внимания, дать о себе забыть. И умоляю вас, подтвердите прежние показания, чтобы на вас не обрушилась месть короля! Оберегая себя, вы даете ордену единственный шанс выжить.

Жак де Моле берет руки рыцаря в свои и долго жмет их, не говоря пи слова.

Три кардинала уютно устраиваются в большой зале крепости, служившей одновременно залой для приемов и капеллой. Правда, капелла отделена от остального помещения занавесом. Узкие окошки дают мало света, зато не пропускают внутрь палящий зной. Покрытые дорожной пылью, вспотевшие прелаты со вздохом облегчения опускаются на дубовые скамеечки, кладут руки ладонями книзу на стол, накрытый белой скатертью, и ждут, чтобы им подали прохладного вина. На табурете, широко расставив ноги и уперев руки в бока, угрюмо сидит Гийом де Ногаре и смотрит на кардиналов неприязненным взглядом, который всегда появляется у него в присутствии духовных лиц. А Гийом де Плезиан хлопочет возле Ландольфо Бракаччо, единственного нефранцуза в папской делегации. Двое других, Беранжер Фредоль и Этьен де Сюизи, полгода назад уже выясняли, как вела допросы инквизиция. Представленный ими доклад был очень благоприятен для тамплиеров, которые в их присутствии все до единого отреклись от своих прежних показаний. Кардиналы уверены, что их теперешний приезд— простая формальность и что сановники ордена, явившись сегодня на допрос, лишь снова повторят уже однажды сказанное. Поэтому они не очень-то спешат встретиться с тамплиерами и, весело выпив кубок-другой туренского вина, велят подать завтрак. Но Гийом де Ногаре смотрит на дело иначе,

— Мне очень жаль, — говорит он, — но Жак де Моле уже здесь, в коридоре. Это обремененный годами, усталый человек. Было бы жестоко заставлять его ждать.

Разочарованные прелаты дают писцам знак приготовиться и приказывают ввести великого магистра. Этьен де Сюизи встает, приветствуя входящего. Он поражен бледностью старого тамплиера и ласково улыбается, желая подбодрить его. Но Жак де Моле вдруг бросается к ногам кардинала и просит отпущения грехов.

— Я вам солгал, монсеньор! Ради спасения души моей заклинаю, простите!

Кардинал недоверчиво смотрит на тамплиера, уста которого молят о прощении, а глаза не выражают ничего. Он похож на лунатика. Два других кардинала подходят ближе, явно пораженные этой неожиданной сценой. Беранжер Фредоль наклоняется к великому магистру:

— Значит, вы признаете, что при посвящении в орден тамплиеров отреклись от Христа?

— Я отрекся от изображения распятого Христа и плюнул на него, но одними губами, а не в душе!

Теперь спрашивает Этьен де Сюизи: — Что вы хотите сказать, когда уточняете что отреклись от «изображения» Христа?

— Это совершенно ясно, монсеньор. Мне нечего прибавить.

Гийом де Ногаре вдруг встает и громовым голосом спрашивает:

— Поскольку вы, по-видимому, раскаиваетесь в своей лжи, то скажите нам наконец, что это был за идол, которому вы тайно поклонялись?

— Я не намерен отвечать на вопросы этого человека. Ему здесь не место.

Но Этьен де Сюнзи настаивает:

— Я тоже хочу спросить вас об этом идоле, мессир магистр. Был ли он в действительности и что он собой представлял?

— Я никогда не видел никакого идола и ничего о нем не слышал.

Жак де Моле по-прежнему стоит на коленях, опустив голову, явно решив не трогаться с места, Кардинал де Сюизи дает ему отпущение грехов, затем помогает подняться, крепко ежимая ему руку, чтобы хоть как-то расшевелить его. Но магистр не поднимает глаз и уходит, не сказав ни слова.

Такая же сцена произошла с Рамбо де Кароном, командором Кипра, Жоффруа де Гонневилем, приором Аквитании и Пуату, и Жоффруа де Шарне, приором Нормандии. Все они признали, что отреклись от Христа, изображенного на распятии. Двое сознались, что во время посвящения целовали друг друга в непотребные места. Никто из них никогда не поклонялся идолу. Наконец приводят Гюга де Пейро, досмотрщика Франции. Он тоже бросается на колени и умоляет о прощении.

— Но позвольте, досточтимый брат! — говорит ему Этьен де Сюизи. — Полгода назад, обедая с нами, вы горячо защищали свой орден! Вы говорили с убеждением, вам нельзя было не поверить! Возможно ли, чтоб это была ложь?

— Мне ударило в голову вино, которым вы напоили меня за обедом, монсеньор. Я не понимал, что говорю.

— Брат Гюг! — вне себя кричит вдруг кардинал Фредоль, — Не издевайтесь над нами! Когда вы отрекались от своих признаний, в вашем голосе звучала неподдельная искренность! И ведь вы нам подробно объяснили, что эти признания были вырваны у вас под пыткой и что…

— Нет! Нет! — кричит Гюг де Пейро. — То была подлая ложь. Меня никогда не пытали. Никогда! Слышите? Я вас гнусно обманул. Истина в том, что орден греховен и несет справедливое наказание. Мы еретики и идолопоклонники. В Святой земле мы предали христиан, заключив тайные сделки с сарацинами. Мы обокрали господина нашего, короля Франции. Мы…

__ Уведите его!

Кардинал де Сюизи указывает на дверь. Он побагровел от гнева. Досмотрщик Франции снова умоляет:

— Дайте мне отпущение грехов, монсеньор, прошу вас.

__ Какой грех я должен вам отпустить, браг

Гюг? — спрашивает прелат. — Вашу тогдашнюю ложь или ложь сегодняшнюю?

— Сжальтесь, монсеньор…

Де Сюизи дает ему отпущение грехов, затем большими шагами подходит к столу, наливает полный кубок вина и залпом Выпивает его.

Вернувшись в камеру, Гюг де Пейро в изнеможении садится на табурет и долго сидит не двигаясь. Потом он встает, вынимает из-за отворота рукава кремень и начинает яростно царапать каменную стену, выводя неуклюжими буквами: «Взываю к богу и прощений…»

Когда кардиналы доложили папе, что сановники ордена добровольно подтвердили свои первые при-знания, он не выразил удивления. Он просто выпустил буллу «Faciens misericordiam»,[28] где сообщал о гнусностях сановников ордена, которые «в присутствии двуx кардиналов признались в совершении чудовищных обрядов посвящения, а также поведали о других ужасных и позорных делах, о коих папа из стыда желал бы умолчать».

После тягостных Сцен, разыгравшихся в Шиноне, Климент V не мог поступить иначе. И все же кардиналам стало не по себе, когда они прочли текст буллы. Она была датирована 12 августа 1308 года. Значит, эта булла, составленная «весьма туманных выражениях, была написана за неделю до того, как они увиделись с сановниками ордена. Поездка в Шинон была чистой формальностью.

— Защита ордена Храма! Защита ордена Храма! Охрипший голос бальи гулко разносится в коридорах и разом пробуждает узников, лежащих на соломенных тюфяках; ворча, переворачиваются они на другой бок.

24 марта 1310 года, пять часов утра. Через узкое окно ледяной воздух струится в камеру. Брат Пьер де Булонь с трудом открывает глаза, отбрасывает одеяло. Вот он уже встал, неловко роется в куче тряпья на столе, отыскивая свой плащ. Потом заворачивает в чистую салфетку свиток пергамента, стилет, восковые таблички и гусиное перо, заботливо очинённое накануне вечером. Он готов предстать о качестве свидетеля перед епископами, которым поручено вести процесс тамплиеров; но он не доверяет клирикам, записывающим свидетельские показания, а потому решил собственноручно составить небольшую записку и передать ее членам папского трибу нала.

Теперь Пьер де Булонь стоит перед дверью и ждет, когда тюремщик ему откроет. Он внимательно прислушивается к звукам, доносящимся из коридора: какие-то шорохи, хлопанье дверей, шуршанье шагов по каменным плитам. Опять во дворец монсеньора епископа отправятся только два-три человека! Братья больше не верят друг другу. Они скованы страхом. Замыкаются в своем одиночестве. Булонь знает, что в соседних камерах рыцари и сержанты, натянув одеяло на голову, ждут, когда вновь наступит тишина, чтобы еще на несколько минут забыться спасительным сном. Ах, если б он мог вывести их из оцепенения! Сплотить их! Заставить снова ощутить всю силу утраченного единства тамплиеров!

Вдруг ему приходит шальная мысль. Оп, Пьер де Булонь, который никогда не был рыцарем и носит черную рясу капеллана, изо всех сил выкрикивает старый боевой клич крестоносцев:

— Воля божья! Воля божья! Гроб господень, помоги нам!

Этот призыв отлается эхом в пустых коридорах. Озадаченные стражники суетятся, пытаясь понять, откуда донесся вопль. Люди в камерах содрогнулись. Что-то более реальное, чем сон, воскресило в их памяти яркое южное небо, солнечные блики на шлемах, топот скачущих коней, забытые запахи улиц Акры…

И вдруг происходит чудо. Десять, двадцать, тридцать голосов, сливаясь и вторя друг другу, повторяют клич крестоносцев. Узники молотят кулаками по дверям камер. Все хотят выйти, все хотят быть свидетелями, все хотят бороться.

Через полчаса на въездном дворе орденского замка собралось больше двухсот тамплиеров. Двести рыцарей, сержантов, капелланов смеются, переговариваются, узнают знакомых. У королевских солдат не хватает цепей, чтобы заковать всех, приходится посылать за теми в другие тюрьмы. В город скачут всадники, чтобы предупредить епископа, короля, бальи: тамплиеры поднялись! Тамплиеры защищаются! Менее чем за час новость успевает облететь столицу.

Вскоре на улицах, на берегах Сены появляются длинные вереницы тамплиеров, направляющихся к переправе у моста Менял. Они идут отовсюду. Узнав, что братья, заключенные в «верховном» орденском замке, приняли смелое решение, другие тамплиеры — узники парижской тюрьмы Шатле, аббатства святой Женевьевы, дворца графа Савойского тоже собрались защищать орден. Все перевозчики на Сене заняты. У реки собралась толпа зевак; они освистывают тех лодочников, которые берут с тамплиеров плату, подбадривают рыцарей, словно вознамерившихся взять приступом остров Сите, где заседает готовый их выслушать папский трибунал.

Парижане, неприязненно относившиеся к высокомерным и неприступным воинам-монахам в дни их могущества, в конце концов сжалились над этими людьми, которые вот уже больше трех лет ежедневно проходили перед ними в цепях, в лохмотьях, отмеченные страданием и все же сохраняли гордую осанку. Сегодня утром у дворца монсеньора епископа собралось столько рыцарей, что их приходится держать под открытым небом, во фруктовом саду за домом. К полудню там собралось пятьсот пятьдесят тамплиеров, стоящих плечом к плечу, — они снова вместе, снова едины и сознают свою силу.

Большинство из них не виделись друг с другом с того ужасного дня 13 октября 1307 года, когда их схватили. Многие, принадлежащие к отдаленным командорствам, вообще никого здесь не знают. Есть и чужеземцы, прибывшие из тамплиерских провинций в Кастилии или Майнце. Но все они чувствуют себя братьями, представителями одного ордена, единого рыцарства. Все они вновь готовы пожертвовать жизнью, чтобы защитить воинство Храма, и пришли громко и во всеуслышание заявить об этом папскому трибуналу. Эта братская встреча положила конец трем годам страна и недоверия.

Трибунал, перед которым тамплиерам предстояло давать свидетельские показания, был учрежден несколько месяцев назад после долгих и трудных переговоров. У короля и папы возникли разногласия в отношении судебной процедуры. Филипп Красивый требовал обвинительного приговора и роспуска воинства Храма, опираясь на признания, которые были вырваны у рыцарей и сановников сразу после ареста.

Со своей стороны Климент V не считал неоспоримым доказательством эти признания, добытые насилием и пытками, несмотря на то, что сановники ордена повторили их в присутствии кардиналов курии. Надо было прийти к какому-то решению. Сошлись на том, что будет начато новое следствие, но вопросы обвиняемым будут сформулированы на основе все тех же признаний.

Для ведения следствия были назначены два вида трибуналов. В каждой епархии Франции судьи под председательством епископа рассмотрят дела рыцарей, а в Париже перед особым трибуналом предстанет сам орден тамплиеров. Все материалы процесса будут с подобающей торжественностью переданы специально созванному собору — последней судебной инстанции. Папа же оставляет за собой право судить великого магистра и сановников.

Было условлено, что защиту обеспечат сами тамплиеры. Поэтому тем, кто пожелал бы защищать орден, предлагали безотлагательно явиться в суд. По всей Франции герольды оглашали епископский указ; "Вывести из узилища и под надлежащей охраной доставить в Париж братьев-рыцарей или сержантов, желающих принять на себя защиту ордена, дабы они выступили перед трибуналом".

Первое время в тюрьмах царила полная тишина. Каждый день по окончании мессы трибунал собирался в епископском дворце. Судебные пристав у дверей залы провозглашал:

— Если кто желает защищать орден воинства Храма» пускай он- покажется!

Но никто не, приближался к капелле, где сидели члены трибунала… Отупевшие от голода и одиночества, изувеченные пытками, обманутые папой, который не вступился за них перед всем миром, братья храмовники затаились в, своих камерах.

Так продолжалось две недели. Потом трибунал решил вдруг вызвать великого магистра: ему больше, чем кому-либо другому, пристало вести защиту орде-па. Но тут, почуяв опасность, вмешался королевский советник Гийом де, Плезиаж ведь если Жак де Моле возьмет защиту в свои руки, кончится тем, что собор вынесет оправдательный вердикт! Нужно во что бы то ни стало помешать этому…

Двадцать шестого ноября 1309 года. Комната, прилегающая к большой зале епископского дворца, переполнена людьми. Собрались все члены папского трибунала. Вот Жиль Эслен, архиепископ Нарбоннский, бывший канцлер королевства, потерявший эту должность из-за того, что отказался быть «палачом тамплиеров». Сегодня он — в роли могильщика. Король пристально следит за ним, и Эслен, чувствуя себя в опасности, не очень-то стремится быть беспристрастным. Гийом Дюран, епископ Мандский, и Гийом Бонне, епископ Байе, — друзья Филиппа Красиво го. Остальные четыре епископа менее влиятельны, и у них нет никакого желания ссориться с королем.

Появляется Жак де Моле, величественный и полный достоинства. Он оглядывает залу, надеясь увидеть хотя бы одно дружеское лицо. Но единственный, кого он здесь знает, Гийом де Плезиан, успел спрятаться за драпировкой.

— Вы хотите защищать орден?

Архиепископ Нарбоннский задал вопрос без обиняков. Великий магистр удивлен. Минуту он колеблется, затем переходит в наступление.

— Наш орден утвердил и наделил привилегиями наместник святого Петра, — произносит он звучный голосом. — И мне показалось бы странным, если б его вдруг решила уничтожить римская церковь, которая тридцать два года добивалась низложения врага ордена императора Фридриха II.

Епископы ошарашены. Им сказали, что великий магистр ослабел и утратил волю. И вот он бросает обвинение королю! Ибо в его словах— почти неприкрытая угроза Филиппу Красивому: Жак де Моле сравнивает короля с Фридрихом И, некогда оклеветавшим орден и сурово наказанным за это церковью. Кроме того, напомнив, что орден подсуден только папе, магистр дает понять—действия короля незаконны!

Гийом де Плезиан волнуется. Надо ли выйти из укрытия? Будет ли старый тамплиер сегодня столь же уязвим, как тогда, в шинонской тюрьме? Королевский советник решает выждать. Он прислушивается. Снова звучит мощный, неузнаваемый голос Жака де Моле:

— Как я ногу должным образом защищать орден? Я пленник папы и короля Франции, у меня нет и четырех денье, чтобы оплатить защиту!

Дабы умерить пыл великого магистра, епископы вознамерились зачитать его «признания». Не те признания, которые были вырваны у него сразу после ареста, а удивительные признания, сделанные в Шиноне папским легатам. Жак де Моле рычит:

— Я бы сказал вам кое-что, если бы вы не были теми, кто вы есть, и можно было бы заставить вас это выслушать!

Это не что иное, как вызов, сделанный по всей форме. Настоящее приглашение к поединку, вполне в духе воинственного старого рыцаря. Раздаются негодующие возгласы: епископы возмущены таким обхождением. Жак де Моле воодушевился, вновь ощущает боевой задор. Еще одно слово судей — и они услышат наконец голос великого магистра ордена тамплиеров! Но нет, Де Моле только что заметил в зале своего «друга» Гийома де Плезиана! Ему сразу вспоминается разговор в Шпионе. Он запнулся. Извиняется. Смиренно просит, чтоб ему разрешили поговорить с «мессиром Гийомом»… Игра проиграна. Здесь уже больше не услышат голос великого магистра. Двадцать восьмого ноября он вновь предстанет перед трибуналом и откажется защищать орден, «ибо он всего лишь бедный неграмотный рыцарь». Но этот жалобный голос, вымаливающий у епископов дозволения слушать мессу, уже не голос Жака де Моле. Рыцарь уже мертв, по еще не знает об этом.

Итак, за отсутствием именитых адвокатов утром 28 марта 1310 года фруктовый сад парижского епископа заполняют безвестные сержанты и рыцари, громко вопящие о своей невиновности, о невиновности своего ордена, об ужасах пыток.

Епископы папского трибунала слегка обеспокоены, они требуют подкреплений. Готовые вмешаться солдаты пока еще стоят за стеной сада. Бальи стараются успокоить толпу рыцарей, которые кричат все разом, вознаграждая себя за трехлетнее молчание.

Несмотря на весь этот гам, одни из епископов начинает читать по-латыни одиннадцать пунктов обвинения. Этот длинный и страшный перечень— произведение Гийома де Ногаре; с каждой фразой, с каждой минутой рыцари делаются все молчаливее, все мрачнее, все решительнее.

Когда чтение кончается, им предлагают перевести текст с латинского языка на французский. Снова раздаются возмущенные крики.

— Хватит с нас и латыни! — в бешенстве кричат тамплиеры. — Нам неохота слушать такие гадости еще и по-французски. Все, что тут сказано, — ложь и мерзость!

Чтобы внести некоторый порядок в прения сторон, трибунал предлагает рыцарям выделить доверенное лицо, которое будет говорить от их имени. Новый взрыв негодования.

— Лучше бы нас пытали по доверенности! — кричит один из братьей.

Рыцари, естественно, назначают своим представителем Пьера де Булоня. Он в свою очередь выбирает нескольких грамотных тамплиеров, чтобы те помогали ему. Один из них Рено де Провен— командор Орлеанский. Другой — Эмери де Вилье-ле-Дюк, простой рыцарь. Остальные капелланы. Все они перенесли пытки. Все готовы отказаться от сделанных признаний. Они безотлагательно берутся за дело, пункт за пунктом отвечают па обвинения, составляют записки и красноречивые петиции.

Две недели спустя после этого достопамятного дня «адвокаты» ордена, убедившись, что они по-прежнему подвергаются давлению и что некоторым из них грозят смертью, направляют судьям ходатайство, которое зачитывает перед папским трибуналом Пьер де Булонь:

«Если братья тамплиеры говорили, говорят пли скажут в будущем, пока они находятся в тюрьме, что-либо могущее послужить уликой против них самих или против ордена Храма, это не наносит ущерба означенному ордену, поскольку общеизвестно, что они говорили или будут говорить либо по принуждению, либо по наущению, либо из корысти—то есть подвигнутые уговорами, деньгами или страхом. Они заявляют, что докажут это в свое время в положенном месте, когда будут совершенно свободны… Они просят, взывают и ходатайствуют о том, чтобы при рассмотрении обстоятельств дела в зале не присутствовал и не мог их слышать никто из мирских, ни иной человек, в чьей честности можно справедливо усомниться…»

Эти слова много говорят об атмосфере, царившей в зале суда. Перед тем как выступить, защитники озираются, желая убедиться, что поблизости нет королевского шпиона, и если видят новое лицо, то нередко отказываются давать показания. Они знают, сколь тяжкие минуты придется пережить вечером, по возвращении в тюрьму. Бальи и тюремщики все чаще запугивают и притесняют их. Знатные придворные, королевские советники, легисты не стесняются предлагать им деньги или обещать свободу за то, чтоб они отказались защищать орден. Иные из рыцарей, обессиленные всем пережитым, соглашаются. К концу марта один из защитников, Раймон де Воссиньяк, внезапно исчезает. Прошел слух, будто его тайно содержат в темнице дворца Сите. Потом в один прекрасный день он появляется на судебном заседании. Hа нем больше нет плаща тамплиеров. Когда члены трибунала спрашивают, правда ли, что «люди короля недостойно содержали его в темнице», Раймон де Воссиньяк надменно отвечает:

— Вовсе нет! Меня содержали прилично, со ответственно моим потребностям. Обо мне заботятся.

Член трибунала: Вы все еще хотите защищать орден?

Брат Раймон: Вовсе пет! Если бы я хотел защищать орден, то не снял бы одежду тамплиера!

Глубоко оскорбленный Пьер де Булонь сочиняет новую жалобу, в еще более резком тоне:

«Тюрьма и пытка убили многих из нас; другие на всегда останутся калеками. Немало и таких, кого принудили оговорить самих себя или свой орден. Эти насилия и муки полностью лишили их свободы воли, лучшего, что есть у человека… Чтобы заставить их плести небылицы, давать ложные сведения, им показывали письма с королевской печатью, — письма, обещавшие личную неприкосновенность, жизнь, свободу, заверяли, что обеспечат их будущее, и при этом твердили, будто орден окончательно осужден».

На этот раз Пьер де Булонь не просто защищает орден тамплиеров. Он выступает с настоящим обвини тельным актом против методов, применявшихся людьми короля, а заодно и против самого короля Филиппа. Епископов начинает беспокоить то, какой оборот принимает дело. Орден снова поднял голову. Более того, защита с каждым днем добивается новых успехов, выявляя ошибки в ведении следствия, доказывая нелепость некоторых обвинений и настойчиво напоминая, что за пределами французского королевства, В котором царит страх, ни от одного тамплиера еще не слышали никакого «признания»,

Гийом де Ногаре не намерен терпеть все это. Двенадцатого мая он добился от Филиппа де Мариньи, епископа Санского, чтобы епископский трибунал этого города осудил и признал неисправимыми отступниками защитников ордена — всего пятьдесят четыре человека. В тот же вечер несчастные были публично соложены у ворот Сент — Антуан, Среди тамплиеров это вызвало смятение. Уже на следующий день перепуганный Эмери де Вилье-ле-Дюк умоляет членов трибунала не сообщать людям короля, что он опроверг свои прежние показания.

— О, если мне пригрозят костром, и не выдержу! Я слишком боюсь смерти! Я признаюсь, что убил самого господа бога, если от меня этого потребуют!

В тот же день десятки тамплиеров ринулись в епископский дворец, чтобы сообщить о своем отказе защищать орден.

Тогда Пьер де Булонь требует, чтобы папский трибунал ходатайствовал перед королем о соблюдении прав защиты, об охране безопасности тех, кто, отвечая па призыв папы, согласился защищать орден. Епископы несколько минут совещаются, спорят. Некоторые возмущены поведением Филиппа де Мариньи. Но в конце концов они объявляют себя неправомочными.

— Это дело касается епархиальных властей, — говорят они. — Каждый епископ в пределах своей юрисдикции может действовать так, как считает нужным!

Заседание закрывается. Члены трибунала предлагают защитникам явиться завтра в восемь часов утра.

Пьер де Булонь знает, что игра проиграна. Но в то время, как стражники заковывают его в кандалы, он в последний раз бросает вызов трибуналу:

— Я не отступлю! Если понадобится, я напишу папе! Я добьюсь отмщения за несчастных братьев, которых вы сожгли!

Сегодня вечером, как обычно, недалеко от моста Менял ждет лодка, чтобы перевезти его через Сену. Цепи заставляют его идти мелкими шагами. Сколько раз просил он, чтоб его не заковывали, клялся, что не собирается бежать, но бальи ничего не желал слышать. Перевозчик протягивает ему руку, помогая спуститься… И вдруг он понимает, что сейчас умрет. Человек, который держит его за руку, — не лодочник. Это бывший тамплиер, изгнанный из ордена за кражу. Когда-то он видел его на Кипре. Вот уже лодка удаляется от берега. Лица двух солдат, сидящих рядом, ему незнакомы… Пьер де Булонь удивлен: он не чувствует страха. Наоборот, ему кажется, будто он удаляется от костра, медленно уносимый течением, словно на прогулке. Когда лодка проплывает под низкой и темной аркой моста, оп ощущает жгучую боль под левой лопаткой. Завтра па судебном заседании будет объявлено, что брат Пьер де Булонь «сбежал»…

Пятого июля 1311 года трибунал, назначенцы для расследования дела тамплиеров, прекращает свои заседания. Столько костров зажглось по всем епархиям Франции, стольких братьев сожгли как неисправимых отступников, что у ордена не осталось больше ни адвокатов, ни свидетелей защиты! Те, кому удалось выжить, затаились.

Деятельность трибунала продолжалась два года, Из пятнадцати тысяч тамплиеров, находившихся в тюрьмах королевства, перед судом выступил лишь сто тридцать один. Сотни и сотни умерли в темницах, сожжены на кострах, изувечены пытками или вероломно убиты. Некоторых освободили «за при мерное поведение» — они не только признались, но еще и донесли па других. И наконец, очень немногим действительно удалось бежать. Эти уцелевшие укрылись по монастырям других орденов или же отправились за пределы Франции, где множество тамплиеров все еще спокойно живут в своих командорствах и ожидании собора, который решит их участь. Но на это уйдет еще год. Сто сорок епископов, собравшихся 16 октября 1311 года во Вьенне, за пределами королевства, оказались несговорчивыми. Нимало не веря в виновность тамплиеров, запутавшись в бесконечных протоколах, составленных папскими трибуналами, отцы собора единогласно постановили: обвиняемые должны явиться и выступать в свою защиту. Однако папа не поддержал этого решения; более того, он приказал схватить тамплиеров, сумевших, несмотря на его запрет, добраться до Вьенны. Епископы громко выражают свое недовольство, особенно епископы иностранные, которым не надо заискивать перед королем Франции.

Но неожиданное прибытие Филиппа Красивого, сопровождаемого многочисленной армией, охлаждает пыл наиболее смелых. Король тайно встречается и папой и требует, чтобы тот поспешил. Сразу после этого Климент V призывает отцов собора и велит им вынести ордену тамплиеров обвинительный приговор, не заслушивая свидетелей защиты. Большинство епископов, напуганные появлением французских войск, готовы сдаться. Но некоторые твердо стоят па своем. Это тупик.

Лишь 3 апреля 1312 года па заседании собора, открытом Климентом V в присутствии Филиппа Красивого, орден тамплиеров будет распущен своеобразным «декретом» римского первосвященника, буллой «Vox clamantis».[29] Епископы, поставленные перед совершившимся фактом, не станут возражать, Они довольны и тем, что не пришлось высказываться.

Месяцем позже, 2 мая 1312 года, папа уладит Практические вопросы, возникшие в связи с упразднением ордена, в булле «Ad providam Chrisi vicarii»:[30] отныне никто под угрозой отлучения от церкви не имеет права носить орденское одеяние и называться тамплиером. Все имущество ордена будет передано госпитальерам. Итак, орден тамплиеров уничтожен, даже не будучи осужден.

В камере тюрьмы Шатле Жак де Моле не спеша приводит себя в порядок. Он запускает пальцы в бороду, пытаясь ее расчесать, отбрасывает назад длинные мертвенно-белые волосы, оправляет складки плаща, который семь лет не сменялся и стал землистого цвета. Сегодня, когда придется наконец предстать перед судьями, он, конечно, уже не будет похож па тамплиера, однако не хотел бы выглядеть развалиной.

Тюремщик ожидает его на пороге, не говоря ни слова. Бывший магистр немного удивлен этим молчанием. Обычно этот маленький черноволосый человечек наполняет всю камеру раскатами своего певучего голоса. Он родом из Тарба. Жак де Моле не против. Эта болтовня так часто развлекала его.

— Как ты думаешь. Тьерри, прибыл сюда монсеньор папа, чтобы присутствовать на моем процессе? Он ведь обещал выслушать меня сам…

Тюремщик молча стоит, опустив голову, бывший тамплиер продолжает говорить, словно обращаясь к самому себе:

— Нет, его тан не будет! Я его знаю хорошо. Если бы он захотел со мной увидеться, то приказал бы доставить меня в Авиньон. Он хитрец.

Тьерри поднял голову.

— Не надо кощунствовать, мессир магистр.

— Ты прав. Он не хитрец, он трус.

Тюремщик беспокойно переминается с ноги на ногу;

— Надо бы вам поторопиться, мессир магистр, нас давно уже ждут.

— А известно ли тебе, где будет суд? Я полагаю, в епископском дворце?

Человечек в явном замешательстве отводит глаза:

— Нет, мессир магистр, в соборе Парижской богоматери.

Сидя в телеге, увозящей его в собор, Жак де Моле стискивает зубы. Он думал, ничто уже не сможет его взволновать. Но когда ему, еще одетому в орденский плащ, приходится ехать по улицам в этой телеге, слушать насмешки и оскорбления толпы, в нем пробуждается забытое чувство: гнев. Чудовищный гнев, отметающий прочь все страхи, всю накопившуюся усталость и придающий нежданную силу. Он осознает всю глубину своего падения при виде прискорбного зрелища, которое являют собой его товарищи по несчастью — иссохшие, боязливые старички в грязных, заплатанных плащах, головы их подпрыгивают при каждой встряске телеги, плохо держась на тощих птичьих шеях.

— Смелее держитесь, братья! Держитесь смелее, во имя господа бога!

Он крикнул это изо всех сил; на него глядят с тревогой, будто он вдруг сошел с ума. Он испепеляет их взглядом, выпрямившись во весь рост, развернув плечи. Но старичкам все равно. Им безразлично, что о них думают. У них давно уже пет сил стыдиться. Бывший приор Аквитании и Пуату Жоффруа де Гонвиль отводит глаза и с равнодушным видом разглядывает дома, мимо которых они едут, а бывший приор Нормандии Жоффруа де Шарне сидит с открытым ртом, вперив взгляд в пустоту, словно пьяный. Только бывший генеральный досмотрщик Франции Гюг де Пейро выдерживает взгляд того, кто был великим магистром. Когда телега выезжает на площадь перед собором, он бросает ему:

— Мы больше ничего не должны, мессир Жак, ни вам, ни ордену…

Но Жак де Моле не успевает ответить. Он видит толпу, собравшуюся перед порталом собора, и кровь застывает у него в жилах. Он понимает, что папа окончательно отступился от него и сейчас его, побежденного, выставят напоказ, словно урода на ярмарке. Понимает, что был обманут и никогда уже не сможет спасти орден. Понимает, что ему предстоит свидание не с судьями, а с самим собой.

Восседающие под балдахином красного бархата епископы папского трибунала выставили напоказ расшитые золотом одеяния и толстые животы. Погрузившись в глубокие кресла, сверкая перстнями на пальцах, они спокойно беседуют, рассеянно поглядывая, как бывшие сановники ордена поднимаются на помост перед собором. Похоже, церемония будет скучноватая. Нужно, чтобы тамплиеры еще раз торжественно подтвердили свои признания. На этом настаивает король. Монсеньор Филипп де Мариньи, по приказу которого сожгли стольких рыцарей ордена, властно обращается к бывшим сановникам;

— Повторите перед богом и людьми, в каких злодеяниях вы признали себя виновными…

Толпа ропщет. Тамплиеры читают признания. Толпа вопит. Тамплиеры молят о прощении. Толпа грозит кулаками. Тамплиеры слышат, как их приговаривают к вечному заключению…

И тогда происходит неслыханное. Все видят, как Жак де Моле встает и поворачивается лицом к судьям. Это уже не старик. Это рыцарь с громовым голосом, вдруг давший волю гневу и возмущению. Это великий магистр ордена тамплиеров призывает народ в свидетели:

— Справедливость требует, чтобы в этот ужасный день, с последние минуты моей жизни я разоблачил всю низость лжи и дал восторжествовать истине. Итак, заявляю перед лицом земли и неба, утверждаю, хотя и к вечному моему стыду: я действительно совершил величайшее преступление, но заключается оно в том, что я признал себя виновным в злодеяниях, которые с таким вероломством приписывают нашему ордену. Я говорю, и говорить это вынуждает меня истина: орден невиновен! Если я и утверждал обратное, то только для прекращения чрезмерных страданий, вызванных пыткой, и умилостивления тех, кто заставлял меня все это терпеть. Я знаю, каким мучениям подвергали рыцарей, имевших мужество отказаться от своих признаний, но ужасное зрелище, которое мы сейчас видим, не может заставить меня подтвердить новой ложью старую ложь. Жизнь, предлагаемая мне на этих условиях, столь жалка, что я добровольно отказываюсь от сделки.

Один из сержантов бросается на Жака де Моле и тащит его назад. Другой затыкает ему рот рукой. Бывший великий магистр отбивается. И вдруг раздается еще один голос. Жоффруа де Шарне в свою очередь защищает упраздненный орден: «Мы рыцари Христа, устав наш святой, справедливый и католический…» На помосте начинается свалка. Лучники становятся цепью, стараясь сдержать толпу: потрясенные речами обоих сановников, парижане вдруг принимают сторону тамплиеров. Вот-вот начнется мятеж. Епископы, прикрываемые войсками, пускаются наутек. Королевским рыцарям приходится обнажить мечи и защищаться. Бывших сановников грубо заталкивают внутрь собора, едва успев отнять у толпы, которая хочет освободить их.

В последнюю минуту Жак де Моле сумел посрамить короля и спасти честь тамплиеров.

Последний акт драмы разыгрывается вечером того же дня, на Еврейском острове, расположенном у оконечности острова Сите, напротив королевского дворца. Жак де Моле и Жоффруа де Шарне, оба в бумажных колпаках еретиков, поднимаются на костер. Епископы, оправившись от испуга, приговорила их как неисправимых отступников к сожжению заживо.

Kaк только солнце исчезает за горизонтом, Филипп Красивый, устроившийся па балконе западной башни дворца, медленно поднимает руку, словно приветствуя громадную толпу, собравшуюся на берегах Сены. Это злак палачу. Пылающие факелы со свистом вонзаются в вязанки хвороста. Языки пламени озаряют ночь. И вдруг из костра в последний раз доносится голос. Голос ужасающий, нечеловеческий:

— Папа Климент! Король Филипп!.. Не пройдет и года, как я вызову вас на суд божий!

Слова, раздающиеся из пламени, превращаются в нечленораздельные вопли. Тысячи людей внимают им в глубоком молчании.

После того как две недели спустя умер папа и после смерти короля, последовавшей в ноябре того же года, они будут утверждать, что слышали голос Жака де Моле.