"Феликс Кривин. Артамонов" - читать интересную книгу автора

в порядке литературной помощи.
К тому времени, как мы поняли, что никто его к нам специально не
присылал, мы успели его полюбить и не поверили в то, что поняли. Мы
по-прежнему считали, что нами руководит Москва.
А он уже и сам не помнил, что выполняет чье-то поручение. Он собирал
нас на своем винограднике, кормил виноградом, чинил нашу обувь и говорил о
поэзии.
- Стихи поднимают солдат в атаку, поэтому они должны быть краткими и
ясными, как команда. И рифмоваться должны, как рифмуются орудийные залпы: по
звучанию похоже, но объект другой. И другое попадание.
Постепенно мы разъезжались - кто на учебу, кто на работу в другие
города. Вокруг Артамонова редели ряды, как на фронте.
И в какой-то момент он почувствовал, что в нем уже нет того
поэтического жара, какой был во время войны. А может, это был не
поэтический, а солдатский жар, который он по ошибке принял за поэтический?
Он приходил в редакцию к тихой женщине, у которой в свое время отобрал
бразды, и говорил:
- Вера Марковна, я не тот человек, за которого меня принимали. И за
которого я сам себя принимал. Я в себе ошибся, Вера Марковна.
Она пыталась его успокоить, но разве можно успокоить человека, который
ошибся в себе? Тут нужно не успокаиваться, тут нужно исправлять ошибку.
И он исправил. Он оставил литературные занятия и целиком посвятил себя
сапожному делу.
Клиенты за глаза называли его поэтом, но не в плохом смысле, а,
наоборот, в положительном. Когда человек занимается не своим делом, его
иногда называют сапожником, но если он на самом деле сапожник, причем
хороший сапожник, как его назвать?
Артамонова называли поэтом.
И еще долго в литстудии, которой руководила бессменная Вера Марковна,
рассказывали молодым студийцам о человеке, который сменил сапожное шило на
винтовку, винтовку на перо и перо - снова на шило. Не у каждого хватит
мужества, но Артамонов был такой человек. Он ведь не только приехал к нам из
Берлина через Москву, он сначала дошел до Берлина.