"Александр Александрович Крон. Как я стал маринистом (Очерк)" - читать интересную книгу автора

невозможно понять, где же находился очеркист во время описываемых событий и
откуда ему известно, как выглядел и что чувствовал каждый из участников.
Я знаю, что со мной многие не согласятся. Есть очеркисты - и очень
даровитые, - которые будут настаивать на своем праве дополнять факты
вымыслом. Они будут ссылаться на специфические трудности, возникающие при
изображении реально существующих и ныне здравствующих людей, будут ссылаться
на классиков и поставят меня в затруднительное положение - несомненно, в
"Губернских очерках" Щедрина и "Нравах Растеряевой улицы" Глеба Успенского
подлинные факты сочетаются с художественным вымыслом. Все это так - жанры не
разделены непроницаемыми перегородками и не существуют в химически чистом
виде. И все-таки это не мешает мне пытаться определить, хотя бы для себя
самого, границы жанра и не мешает мне любить очерк за присущий ему элемент
здорового эмпиризма. Подчеркиваю - не ползучего, а именно здорового, того
самого кажущегося эмпиризма, что в послевоенные годы выгодно отличал
подлинные записки бойцов и партизан от некоторых произведений военной
беллетристики.
Передо мной наклеенная на паспарту большая групповая фотография,
изображающая молодых людей в летнем обмундировании с винтовками в руках.
Снимок уже пожелтел. И не мудрено - дата, 1928 год. Это "рота студентов"
42-го стрелкового полка 14-й Ковровской стрелковой дивизии. Летний
территориальный сбор. В центре группы наши командиры - военрук Московского
университета А.А.Самойло, комбат Орлеанский, комроты Володин, комвзвода
Касьянов, отделенные командиры Бабанов, Модин, Потапов, Саландин...
Остальные - мои товарищи-однокурсники. Философы, этнологи, филологи.
Многих уже нет в живых. Во втором ряду - черноглазый юноша, почти мальчик.
Это студент литературного отделения Залилов. Могли ли мы знать тогда, что
этот малозаметный паренек станет славой советской поэзии под именем Мусы
Джалиля? И как знать, не вспоминал ли Муса в Моабитском застенке Ковровский
военный лагерь, ибо именно там были заложены основы воинского воспитания
многих людей нашего поколения?
Снимок сделан в день расставания с полком, за шестьдесят дней мы очень
сдружились - и между собой и с нашими отделенными. Со своим отделенным
командиром Бабановым я впоследствии переписывался. Бабанов был душа человек,
весельчак и забавник. Но даже с ним общий язык нашелся не сразу. Во всех нас
крепко сидели штатские привычки, и мы не сразу освоили разницу между
студенческим общежитием и красноармейским лагерем. Некоторые наши
интеллектуалы, попав под начало отделенных командиров, получивших
образование в полковой школе, чувствовали себя неуютно, и я помню, как всю
роту лихорадило, когда один из студентов - не помню уже кто - вступил в
пререкания со своим отделенным командиром Потаповым и отказался выполнить
его приказание. Случай был не простой, - Потапов был мужчина грубоватый и к
студентам придирался, - и только благодаря редкому педагогическому такту
нашего командира роты Володина конфликт удалось разрешить не в ущерб
воинской дисциплине, но и без чрезмерной суровости на первых порах.
Через год я написал свою первую пьесу "Винтовка № 492116". В пьесе
рассказывалось о том, как воинская часть перевоспитала четырех
беспризорников, - я действительно наблюдал нечто подобное. Но проблема
борьбы с беспризорностью волновала меня далеко не в первую очередь: главными
для меня оказались проблемы воинского воспитания, а центральным конфликтом -
столкновение между индивидуалистической анархией и организованным