"Александр Круглов. Сосунок " - читать интересную книгу автора

давят. Страшнее фашистов сейчас зверя нет.
И тогда из командного пункта (в три наката блиндаж, сверху слой сухого
летнего дерна) выскочил сам комполка.
- Назад!- взревел.- Убью! Ни шагу назад!
Все одно... Бегут ошалевшие, все позабыв, не чуя ног под собой.
И - две шпалы в петлицах, высоченный, плотный и грузный, словно
бетонная балка в плечах,- подняв над головой "тэтэ", давай остервенело
стрелять. Широкое, блином лицо его налилось, храп изо рта, трехэтажный
яростный мат.
Видя, как решительно действует батя, и штабные последовали за ним.
Особенно старался невысоконький, полненький, в новенькой шерстяной
гимнастерке и очках на темных суетливых глазах.
- В окопы! Назад!- повторяя за комполка, рвал он истошно свою охрипшую
командирскую глотку.- Ни шагу назад!- так же размахался вовсю пистолетом.
Стреляли и здесь.
Беглые дрогнули, заметались растерянно. И повернули обратно. А кто,
вконец одурев, залег прямо здесь, у капэ, на избитой и тут снарядами,
минами, пулями голой иссохшей земле. Иные даже успели свалиться в траншеи
охраны штаба полка. И, как палки, выставили в беспамятстве в сторону
наседавших немцев дрожавшие в руках винтовки. Хоть немного, а все-таки
дальше от переднего края. Там - сплошная стальная метель, валят стеной на
тебя фашисты проклятые. Там кровь, страдания, смерть.
Ваня Изюмов пораженно смотрел на то, как возвращали в траншеи бегущих.
Вспомнил расстрел дезертира на марше. Как и тогда, снова леденящий ужас
пронял, пот холодный - от макушки до пяток, стал белым как мел, опять
неудержимо мелко затрясся. Невольно вжался всем телом в земляную отвесную
стену окопа, ухватился за нишку, что сам своей солдатской алюминиевой ложкой
выскреб под пару лимонок и обоймы с патронами. Замер. Затих. Онемел.
"Господи! Что же это такое?- так и билось, и билось в потрясенном юном
мозгу.- Как же так можно? Чтобы свои стреляли своих! Да нет же, нет! Да не
может этого быть!"
Но это было... Было! Совершалось перед его распахнувшимися,
g`qrejkemebxhlh в изумлении глазами. Да вот, вот они, что бежали, а теперь
лежат неподвижно безобразно бугрятся перед окопами в пожухлой траве. Только
одно, казалось, так и гвоздило каленым железом, так, ослепляя, и направляло
действия тех, кто не давал разрастись возникшей было панике. Одно: день или
ночь, тьма или свет, смерть или жизнь - народа всего, государства, страны, в
отдельности каждого. Каждого! От велика до мала: женщин, детей, стариков!
Она, эта жизнь, и карала сейчас беспощадно слабодушных, защищала себя всеми
возможными и невозможными средствами. И взывала... Ко всем взывала: постойте
за меня! Ради нее и творилось все это вокруг, ради нее всех сюда и согнало.
Всех, всех, кто только мог держать в руках боевое оружие. Если не ковал для
фронта его или где-нибудь уже не сражался. И новобранцев, и этих штабных с
командиром полка, и Ваню сюда - Ваню Изюмова, еще мальчишку совсем, жалкого,
прямо из-под крылышка мамы, из-за папиной широкой спины, со школьной скамьи,
и - в кровь, в пекло и тлен.
Одолевая смятение, Ваня вскинул глаза.
Вон еще кто-то с переднего края бежит - сломя голову возбужденно руками
размахивает. И тоже как раз на капэ - длинноногий, худой, в истоптанных
хромовых командирских сапожках.