"Павел Крусанов. Сотворение праха ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

"Зодчий" и "Звездочет". - Он рукавом смахнул со столика пыль. - А когда
пламенник увидел "Чин медвежьей охоты", то зарыдал и высморкался в шарф. Я
дал ему носовой платок, и с этого началась наша дружба. Он кое-что
рассказал о себе... - Коротыжин вдруг встал, подошел к двери и вывесил
табличку "обед". - Дар обрек его на скитания. Живи он, не сходя с места, -
при его долголетии в глазах соседей он сделался бы бесом, ведьмаком. Каких
земель он только не видал... Но при том, что живет он куда как долго и
может творить чудеса, он остался человеком. Я видел, как он смеется над
августовским чертополохом, покрытым белым пухом - будто намыленным для
бритья, как кривится, вспоминая грязных татарчат в Крымском ханстве
Хаджи-Гирея - они позволяли мухам кормиться у своих глаз и губ. Словом,
все-то ему известно: страх, усталость, радость узнавания...
- Слива, ты заливаешь, - сказал парень и осклабился.
- Сносная внутренняя рифма, - отметил Коротыжин. - Первый раз он попал
на Русь давно и, должно быть, случайно. А может, и нет - он всегда был
любопытен и хотел иметь понятие о всех подлунных странах. Он говорил, что
это понятие ему необходимо, дабы провидеть будущее... Вернее, он говорил:
вспомнить будущее. Такая сидит в нем вера, что, мол, время мертво, и в
мертвой его глыбе давно и неизменно отпечатаны не только судьбы царств, но
и извилистые человеческие судьбы. А чтобы понять их, следует просто
смотреть вокруг и запоминать увиденное... Словом, выходит, будто судьба
наша не то чтобы началась, но уже и кончилась. Не такая уж это и новость...
- Из-под крышки заварника в лавку потек горький аромат высокосортного
манипури. - Он был звонарем в Новегороде, юродом в Москве, воинским холопом
при владимирском князе, бортником под Рязанью, лекарем у Димитрия Шемяки,
бил морского зверя на Гандвике, ходил на медведя в ярославских лесах,
кочевал со скоморохами от Ростова до Пскова - всякого покушал... Он даже
уходил в монастырь, в затвор. Но отчего-то пошла среди чернецов молва,
будто чуден он не по дару благодати, а диавольским промыслом. Что-де под
действием беса говорит он по-гречески, римски, иудейски и на всех языках
мира, о которых никто никогда здесь прежде не слыхал, что бесовской силой
чудеса исцеления являет, с бесовского голоса прозорлив и толкует о вещах и
людях, ранее никому не ведомых, что освоил все диавольские хитрости и
овладел пагубной мудростью - умеет летать, ходить по водам, изменять
свойства воздуха, наводить ветры, сгущать темь, производить гром и дождь,
возмущать море, вредить полям и садам, насылать мор на скот, а на людей -
болезни и язвы. Не все, разумеется, но многое из этого он действительно
умеет...

Какой покой наступает, когда думаешь, что цвет детства - цвет
колодезной воды, вкус детства - вяжущий вкус рябины, запах детства - запах
грибов в ивовой корзине. Как делается в душе прозрачно и хорошо. Но об этом
почти никогда не думаешь. А говоришь еще реже. Потому что это никого не
касается. Все равно что пересказывать сны... А они здесь удивительно
раскрашены. Красок этих нет ни в сером небе, ни в бедной природе, ни в
реденьком свете чего-то с неба поблескивающего. Но не убогость дня рождает
цвет под веками - много в мире убогих юдолей, длящихся и в снах. Не
красками, но мыслями о красках пропитано это место. Кто-то налил по горло в
этот город ярчайшие сны. Я вижу, как идет по тротуару Среднего Нурия
Рушановна. Она погружена в обычное свое дурацкое глубокомыслие. Вот достает