"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Прикованный Прометеем" - читать интересную книгу автора

посланы муки, перед которыми все твои кары - ничто? Подумай: мне -
седмиустному Пламени, ясноокому ?????23, небожителю, блистающему средь
небожителей,- быть брошену сюда, на черную землю, к людям, бороться с
мраком их пещер, униженно ползать по сучьям и поленьям, вымаливая в пищу
капли масла и ветви сухого хвороста; служить грязным, дрожащим от холода и
страха тьмы животным; тлеть на их грубых алтарях и треножниках; спать,
зарывшись в золу из печей и жаровен. Пусть он, обидчик, прикован к камням -
поделом; но за что прикован я, за что мое звездное тело прижато кирпичами
ко днищам их очагов? О, горе, горе святотатцам! Горе земле, похитившей
меня!
Отчаянным рывком Огонь попробовал оторваться, взвиться ввысь
пламенеющим блеском, но раскаленный край медной светильни крепко держал
его, не отдавая небу. Синие искры зажглись внутри пламени: рванувшись еще
раз, Огонь лизнул острым жалом край деревянной дощечки.
- Глупый человек,- зашипел он,- спит. Доверился блику лампады, а вот я
встаю во весь свой рост, одетый в сверкание искр, скованный, но мстящий
земле бог. Ты, сонная тварь, не приносишь мне жертв,- и вот я сам приношу
себе жертву: имя мое Пожар, подножие мне - не край лампады, а твой дом,
твоя жизнь.
Краешек вощенки зашевелился, выгнулся, затлел, но в тот же миг Огонь
резко качнулся вспять: "Но если сгорит дом,- никто, нигде и никогда, ни
там, у светил, ни здесь, у светилен, не вспомнит о моих страданиях, не
затоскует моею тоскою, ни на земле, ни в небе не прозвучит ни слова, не
напишется ни буквы о моей судьбе. Нет".
Старец спал. Взволнованные блики огня дрожали на его покойном, точно в
два сна одетом лице; оно, с закрытыми очами, точно гляделось в какую-то
глубь. Огонь впервые видел, вытянувшись к краю стола, лицо старца:
серебряная его борода легла на теплую коричневую ткань зимней тоги; ряды
морщин на челе, точно строки, вписанные ступившимся стилосом; выпуклые
твердые жилы на обнажившейся руке; короткое и слабое дыхание.
- Скоро умрет,- затеплилось что-то в Огне,- еще не кончит трагедии.
Бедный старик. Но почему ты, убогое человечье существо, назвало свой стих
не моим лучезарным именем, а темным именем вора и нарушителя правд? Разве я
не прикован, как и он? Разве я не разлучен с небесами, как и он? Разве не я
здесь мерцаю над твоими строками, защищая их от тьмы! Разве не я,
божественный П?p, грею твое старое, холодеющее тело! О человек, глупое,
бедное разумом существо,- и ты не можешь мне подарить всех твоих слов,
царапанных по воску: я мог бы растопить их, сжечь и их, и тебя, и твое
жилище, и всю твою землю,- но вот служу вам, одетый в желтые одежды раба,
укрытый в серый плащ из пепла,- я, страдающий бог, похищенный у звезд и
отданный кирпичным очагам, я, светлейший из светлых,- П?p. Были миги - я
Горел в зигзаге молнии, брошенной десницею Зевеса с неба на землю; теперь
таюсь, все тот же, в кривых царапинах твоего стилоса, брошенных землею в
небо.
Смолк. И великая сладостная жалость к себе овладела Огнем, он
закачался от боли, обжигая семью устами своими края грубой бронзовой
светильни. Синие искры замерцали ярче внутри желтого обвода пламени, что-то
обожгло Огонь изнутри, точно родился в нем огонь огня, что-то ужалило в
глаз и вдруг... Огонь заплакал. Это было необычайно: Огонь плакал - синими
прозрачными слезами, стекавшими к краю раскаленной светильни и с легким