"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Швы" - читать интересную книгу автора

стрелками. Зубец за зубец, строка за строку - и возникает метафизическое
что-то. А потом также внезапно отдумается, схлынет, и сижу пустой, будто и
без пульса, и без "я". Предупреждаю: записи эти так и пойдут: бутерброд -
метафизика - бутерброд - метафизика... Сколько гривенников, столько
миросозерцании.

III. Пурвапакшин

Это имя уже много лет тому назад как попало ко мне в блокнот. Помню,
роясь в английских изданиях древних текстов Индии, среди списков Веданты и
Санкхии, комментариев и сводов,- я натолкнулся на это имя: Пурвапакшин.
Пурвапакшина будто и не было, и вместе с тем кто же из нас вправе на
"есьм", если Пурвапакшина не было. Это человек-миф, придуманный индусскими
казуистами ради построения антитетики. Чередой - друг вслед другу -
проходят строители систем. Сколько их - столько миров: каждый из них -
Вайсья ли, Патанджали ли - приносили с собой свое "да". И всякий из них,
отдав "да", возвращался в смерть. Но человек-миф Пурвапакшин не умирал,
хотя бы потому, что и не рождался; не говорил - ничему, никому и никогда -
"да", потому что самое имя его значит: тот, который говорит "нет". Защитник
антитезисов, Пурвапакшин возражает всем и всегда: трактат за трактатом,
тысячелетие за тысячелетием. В этом - единственное бытие человека-схемы:
бить своим нет по всем да. И для меня извечный Пурвапакшин не
диалектическая персонификация индусских риши: я почти вижу и остро чую его
тут, рядом со мной, на вечерней скамье бульвара: замотанный в ветхие
пестрые ткани, с упрямым костистым лбом, склоненным к земле, он разжимает
свой рот, узкий и ссохшийся, лишь ради одного краткого, как удар, нет. О,
как часто мы вместе - локоть к локтю,- я и схема, здесь, на шумливых
московских бульварах, среди кружений и лязгов, бега огней и теней, заносили
над всем этим - снова и снова - свое нет.
Да, я влекусь к нему, мало, я почти люблю его, этого человека,
которого нет: с его нет. Может быть, только его одного. Затиснуть виски меж
ладоней, втянуть в сознанье весь мир, и, подымая, как молот, нет, возражать
против всего: разить по тому, что над, под и вокруг; бить по близи и дали.
Это единственное мое, пусть припадочное, пусть больное, но счастье:
опрокинуть все вертикали; потушить мнимое солнце, спутать орбиты и мир в
безмирье.
Я не могу сделать так, чтобы жизнь, ступающая по мне, была иной или
совсем не была,- и все-таки - я возражаю, мы возражаем: Пурвапакшин и я. Мы
не хотим дней, вернувшихся на циферблаты; мы не хотим жизней,
застрахованных в Госстрахе; мы не принимаем идей, заутюженных в аккуратный,
вчетверо сложенный газетный лист; как и тогда, в дни царя Асоки, так и
сейчас, на бесцарьи, он говорит, я повторяю - он твердит, я подтверждаю
нет. Я не могу, затравленный и полуиздохший нищий, опрокинуть все вещи,
врывшиеся в землю дома, все домертва обжитые жизни, но я могу одно:
опрокинуть смыслы. Остальное пусть остается. Пусть.

IV. "Не п."

С тех пор как у людей завелись буквы, каждый пробует из них что-нибудь
мастерить. И того, кто весь в обуквлении, принято называть: писатель. Я -