"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Московские вывески (Очерк)" - читать интересную книгу автора

революционного лозунга, стремящегося как бы плакатироваться, умеющего
доводить величину своих букв и яркость окраски почти до величины и яркости
вывесочных текстов, безусловно, оказал влияние и на новую, нэповского
периода, вывеску Москвы. Плакат научил рядом с громоздкими, на тяжелых
рамах, часто литыми из металла словами, и по сию пору хранящими внутри себя
старые "яти" и i,- подвешивать в воздух легкие, полуплакатного типа буквы,
поднимать их, если нужно, на высоту крыш и поперек всей уличной щели
оттиснутыми на огромных полотняных лентах. Только недавно появились своего
рода "коммерческие афиши", зазывающие в магазины с цилиндрических вертушек,
рядом с афишами театра. Даже революция, отдавая свои чисто технические
слова и словосочетания железу вывесочных листов, лишь пополняет в том
огромном, открытом всегда и для всех музее, каким является сплетение
московских улиц, коллекцию анахронизмов. Таковы:
"СОВЕТСКАЯ ВОДОГРЕЙНЯ № 1" (Хитров рынок) или "ПРОДАЖА ДЛЯ ВСЕХ
ГРАЖДАН" - обычная в двадцать первом - двадцать втором годах надпись, еще и
по сию пору сохранившаяся, правда, лишь в немногих местах.
По учению Эйнштейна, массе может быть придана скорость, возрастающая
за счет самой массы до полного уничтожения таковой. Ускорение, приданное
революцией быту, уничтожило самый быт. Слова перестали висеть на
неподвижных вывесочных поверхностях над улицами, а задвигались вдоль улиц.
Люди, молча шагавшие вдоль тротуаров, вдруг заговорили и вышли за
тротуарную черту; вывески, говорившие за людей, вдруг замолчали и отошли за
черту, во вчера.
Проезжая в средине семнадцатого года через один захолустный южный
городок, я видел, как к аккуратным золотым буквам "КАФЕ МАКС"
прикаракулилось сползающими вниз, мелом писанными буквами странное
"ИМАЛИСТ" ("МАКС - ИМАЛИСТ").
"Ималист" стал ползать трусливыми мелкобуквенными каракулями с
деревянных досочек на куски спрятанной в подворотне и внутри подъездов
жести, ютился чернильными разводами на крохотных и диктовых листиках,
создавая особый стиль нелегальной вывески, одновременно и зазывающей, и
прячущей свой товар. Еще в двадцать первом году, идя вдоль длинного изгиба
Долгого переулка, можно было видеть записочки, предлагающие "окрашивать
вещи в черный цвет". Имен под записками не было. Адреса часто путаны и
смутны. Когда, после периода военного коммунизма, на смену старой
экономической практике пришла новая,- и товары, и вещи, и сама жизнь стали
возвращаться под свои вывески,- то между вывесками и вещами сразу же
обнаружился некий разлад: под надписью "ЖИВЫЕ ЦВЕТЫ" стояли, носками врозь,
сапоги и туфли; в Николо-Щиповских переулках под огромными накрепко
вросшими в стену буквами "ДОМ ДЕШЕВЫХ КВАРТИР" был устроен арестный дом.
Новый быт, возникая малыми проступями, от дня к дню креп и начинал и
здесь, на вывесочном поле, свою упорную борьбу со старым бытом. Старый быт
упрямо вылезал из вырытых для него могильных ям и никак не хотел лечь под
лопату. На синих прямоугольниках внутри унылого, как крик болотной птицы,
созвучия "КУБУ" завелось "Б", робкая вначале монограмма быта. Сквозь
грязные еще, штопанные фанерой стекла парикмахерских уже выставились белые
квадратики: "ХОЛЯ НОГТЕЙ" и "ГОФРА ВОЛОС", а на одной из витрин, по
Кузнецкому переулку, мягкими, опрятно-белыми знаками возникало:

"КАФЕ: (Уют).