"Сигизмунд Кржижановский. Безработное эхо" - читать интересную книгу автора

взволнованным и чуть оробелым зигзагом пододвигаясь к миллионам состененных
стен. Эхо втиснулось в одну из окраинных улиц и... Тут начались его
злоключения.
Дело в том, что эха - существа без локтей и не умеют ни толкаться, ни
протискиваться. Им нужен некоторый простор, разбег и размах. Нельзя сыграть
на скрипке, запрятанной в футляр. А стены узких улиц и переулков каменным
футляром охватывали эхо.
В городе было много зеркальных витрин. По одну сторону их запаянная в
жесть сытость и спрятанная под пробками весёлость - по другую голодные
двуглазия. Близко - только протянуть руку к дверной скобе. Но... вскоре эхо
очутилось в почти таком же положении. Целые груды круглых, раскатистых
звонких звонков тут же, близко и точно сами лезут в свои отражения,
напрашиваются на повтор, но как их взять. Эхо, глотая слюнки, с горестным
недоумением, притиснувшись к стене, наблюдало проносящийся поток улицы.
Вскоре оно добрело до какого-то огромного под круглой каменной шапкой
здания. Здание, раздвигая дома, подставляло под шаги несколько широких
ступеней. Но ступени эти были пусты. Окна кирпичного гиганта, высоко
поднятые над землёй, кое-где были выбиты. Эхо вскользнуло внутрь. <А ну-ка,
попробую от стены к стене>. Действительно, стены от стен и свод от пола были
на таком расстоянии, что эху, хоть в тесноте, но всё-таки можно было кое-как
повернуться. Но с чем? Под хмурой нависью купола ничего, кроме молчания.
Стены были холодны холодом трупа. Эхо с досадой оглядело их толщу,
преграждавшую доступ звукам извне: <ни себе - ни другим>.
Но молчанием не проживёшь. И эхо снова вернулось в тесноту улиц. Не
может же быть, чтобы среди такого многоголосия не нашлось работы для эха.
Какой-то старик, которого отбросили пинком ноги от трамвайной подножки,
нагнулся за оброненной палкой и, разгибаясь, произнёс: <Эх-эх-эх>. Эхо,
думая, что зовут его, услужливо бросилось на звук. Но позвавший, точно он
внезапно раздумал, продолжал стоять, насутуля спину, под тремя зелёными
огоньками, не замечая безработного эха.
Наконец, следуя изгибам улицы, эхо вышло на площадь. Широко разошедшиеся
стены обещали работу и звукокорм.
Однако место уже было занято. Несколько бойких площадных эх работали
дружной артелью. Они подхватывали лязги трамваев, звоны звонков, гнусавые
вскрики сирен и шумы толп и перебрасывали их сперва к вертикалям стен,
оттуда назад в ушные раструбы людей. Так продавец разливного пива льёт, не
глядя, через край воронки, лишь бы скорее разлить литры. Так, буфетчица
кооперативной столовой, не прерывая чайничной струи, одним круговым
движением льёт чай сразу по десяти стаканам. А ушных воронок многое
множество - и надо успеть вплеснуть звук во все. Простецкое горное эхо
сунулось было в помощники, но выронило первый же звук: вместо ушной раковины
он упал в уличную урну. Эхоплощадники загоготали над ним гулким, в проводах
телеграфа отдавшимся, смехом и, оглушённое и растерянное, эхо поторопилось
юркнуть в самый узкий из переулков.
Что было делать? Стать у перекрестка и: <Подайте безработному эху, что
милость будет>. И закончив странствовать по свету, пойти по миру.
Но в это время внимание выселенца гор привлекла нежданная уличная сцена.
Мальчишка продавал ежа. Присев на корточки, он тыкал палкой в животное,
топорщащее свои землистые иглы. Постепенно сцена обрастала зеваками. Ёж,
высунув из-под игл головку, пробовал врыться в землю. Но асфальт под его