"Сигизмунд Кржижановский. Мост через Стикс" - читать интересную книгу автора

за годом, всачиваясь в человека, постепенно бесконтуря его мысли и бессиля
его эмоции; память его, бесцветясь, должна - под действием болезней или
старости - постепенно сереть, приобретать гравюрные тона, и только тогда
она будет под цвет стиксовым илам. Все же эти насильно брошенные в Стикс
жизни, непросмертеванные, оборванные на ходу, сохраняют в себе ещё жизненную
инерцию; Лета отказывается от них, и сносит их взбудораженные, полные
пестрот памяти, к нам, в Стикс. И они нам нарушают и уродуют небытие.
Казалось бы, так просто и понятно. Но либералы, играющие всегда на алчности,
на преклонении перед количеством, давно уже выдвинули лозунг: _побольше
мёртвых_.
Разумеется, мы не сдавались, мы всячески противились экстенсивной и
захватнической политике смерти. Борьба шла с переменным успехом. Либералы,
должны признать это, лучше нас умели воздействовать на вульгус. От времени
до времени они собирали спрыгивающиеся в митинг хоры лягушек, и тогда над
Стиксом подымалось громкое кваканье, требующее массовых смертей. Обычно шум
их голосов, звучащий всё сильнее и сильнее, доносился до земли, будил голоса
человечьих толп, которые, вслед за расквакавшимися лягушками Стикса,
требовали смертей самим себе, кх. И тогда начинались войны. Груз боёв
втискивал Харонову ладью по самые борты. И на время выкликающая смерти клика
успокаивалась....
Но, однако, как это и можно было предвидеть, аппетиты партии оптовых
смертей, что ни столетие, разрастались всё больше и больше.
Раздемагогствовавшиеся вожди либералов вперебой похвалялись, что перекрасят
воды Стикса в кровавый цвет. Почти все, чуть ли не до головастиков, были
распропагандированы. Тонконогая молодь, выпрыгивая целыми стаями на отмель и
повернувшись тысячами ртов к земле, кричала: ещё - ещё.
Становилось тревожно и напряжённо. Надвигалось - не то из жизни, не то
из смерти - неотвратимое. Даже я, тысячелетиями не покидавшая дна, однажды,
всплыв на замутнённую поверхность, пристально оглядела оба берега: один,
наш, мёртвый был из рыхлых пеплов, плоский и беззвучный. Над ним не было
воздуха, и потому чёрное небо падало прямо в пеплы всей своей
обеззвёздненной толщей; другой, ваш, был задёрнут завесами туманов, но и
сквозь них омерзительно лучилось оно, ваше солнце, и ворочались груды радуг,
запутавшихся в его лучах. Жизнь, б-р-р, какая гадость - я отдёрнула глаза и
поскорее назад, в ил.
Тем временем, долго выкликаемое миллионосмертье началось: оно заахало -
оттуда, с земли - тысячами запрокинувшихся железных горл, оно ползло
протравленным туманом, гася радуги и обрывая солнцу лучи, его пулевые ветры
несли, прямо на Стикс, свеянные одуванчики душ. Сластолюбивое кваканье чуть
ли не всего стиксова придонья встретило первые нахлыни смертей. Не знаю что,
может быть, вращение их земли, сделало людей извращёнными, даже в войнах:
дурачьё, они швыряют в смерть самое смертенепригодное, свою молодь. Памяти
юношей ещё не заполнены, пусты и потому, попадая на поверхность Леты и
снесённые течением в Стикс, они, по пустоте своей, не способны затонуть и
плавают поверху, полуневтиснутые в Стикс. Это молодевое межсмертье
срастается в ряскоподобное, плёнчатое нечто, разлучающее дно реки рек с её
поверхностью.
Мы, жабы старого закала, пробовали прорвать настлань идей отпрыга,
отзовизма, как сказали бы у вас на земле. Помню, я прочла лекцию в одном из
самых глубоких ядовий дна на тему о садовнике, который, желая ускорить рост