"Алан Кубатиев. Деревяный и бронзовый Данте (фрагменты)" - читать интересную книгу автора

несколько вещей, но лучше всего запомнилась "Каникулы и фотограф", одна из
редких тогда юмористических НФ-повестей. Несмотря на вполне понятные
конъюнктурные моменты, она была написана очень мастеровито, нигде не
провисала и вспыхивала неожиданным и забавным финалом.
Очень и очень интересна была Марина Бернацкая, журналистка из Калуги...
Нам удалось даже напечатать один из ее рассказов, "В селе за рекою",
остальные ее вещи, не менее и даже более яркие, к сожалению, остались за
кадром... Евгений Сыч, написавший очень интересную повесть по антуражу
семинара, довольно жестоко прошелся в ней по Марине, непонятно почему его
невзлюбившей. Она фантастически умела ссориться - характер был тяжеловат. Не
знаю, была ли напечатана ее отличная полуфантастическая повесть "Теория и
практика глобальных катастроф", где в том числе исследовался и феномен
культа Циолковского.
(На одно из так называемых Циолковских чтений мы ездили практически
всем семинаром. До Калуги добирались электричкой, причем вся компания
зверски резалась в преферанс. Я в карты не играю, а в преферанс особенно, но
смотреть на это и слушать преферансный фольклор было жутко интересно:
чувствовал себя марсианином, которого забросили на Землю, но маленько
недоучили русскому. Честно говоря, Циолковский меня никогда особенно не
интересовал, и до сих пор я не попытался выяснить для себя, кем же он был на
самом деле - продуктом советского мифотворчества, этаким Лысенко от
космонавтики или взаправду домодельным гением. Даже сейчас, читая
обстоятельную и ядовитую статью В.Березина, так и не въехал до конца. А как
фантаста я его воспринимаю исключительно в силу академической
добросовестности. Больше всего мне хотелось посмотреть на Калугу, ставшую к
тому же фоном для новой экранизации повести Кира Булычева "Марсианское
зелье".
Размещали нас у друзей и знакомых, и огромное количество народу было
засунуто в однокомнатную квартиру Марины. Опять-таки топологическая загадка.
Но после того, как в молодости мы танцевали большой компанией в меньшей
комнате двухкомнатной панельки, я уже ничему не удивляюсь. Не тем занимается
наука физика, нет, не тем.)
Но Малеевка оказалась лично для меня еще и островом сокровищ. То, что
меня тяготило в Академгородке, начало сразу же благодетельно облегчаться тем
громадным количеством писем, которые я писал и получал... Это было так
здорово. Ну какой интернет сравнится с тем, как разрывается клапан конверта,
окантованного упоительной красно-синей полоской, и с тем, что внутри,
исписанным почерком, в котором узнаешь друга...
Удивительные письма с карикатурами, стихами и песенками писал тогда
Женя Лукин. Белка, царство ей небесное, либо приписывала крупным и как бы
улыбающимся почерком (Женька писал каким-то дивным полууставом или печатал)
и тоже очень часто вписывала стихи. Чаще всего это была желтая, так
называемая потребительская бумага. А еще Женя любил писать на газетном
срыве, которого у него, в те поры выпускающего "Волгоградской правды", было
до фига. Многие свои тогдашние вещи он писал в самодельной тетради, стопе
этого самого срыва, зажатого меж двух металлических планок на болтах. Очень
похожая тетрадь, беспощадно пародировавшая "Чукоккалу" и называвшаяся
"Упанишады", лежала у них в туалете, генерируя соблазн не выйти, пока не
дочитаешь или не перечитаешь. Писали все. Честно скажу, не помню, что там
оставил, но, по-моему, ничего замечательного. Но это было потом, а тогда