"Алан Кубатиев. Деревяный и бронзовый Данте (фрагменты)" - читать интересную книгу автора

были письма.
Женя писал: "... Роясь в словаре инслов 1888 года, вырыл очередной
парагон. Называется - "проктофантазмост". Цитирую: "...тот, кому вследствие
боли заднего прохода или живота показываются разные привидения". А?
Проктофантазм! Черт возьми, да ведь это жанр! Я даже знаю авторов, его
разрабатывающих!"
Через сутки ровно, перечитывая "Золотой горшок" Гофмана, я наткнулся на
такие строки: "...- Да, - прибавил он, - бывают частые примеры, что некие
фантазмы являются человеку и немало его беспокоят и мучают. Но это есть
телесная болезнь, и против нее весьма помогают пиявки, которые должно
ставить, с позволения сказать, к заду, как доказано одним знаменитым, ныне
покойным, ученым..."

Вторая Малеевка была для меня не так удачна. Я никого не убил и даже не
обличил. За "Все в одной лодке" я получил по полной норме; честно говоря,
было за что, хотя на многие упреки я достойно ответил. Но пауза, та самая
роковая пауза, была совсем рядом. Началось, видимо, с болезни.
Старая спортивная травма несколько раз укладывала меня под скальпель.
Но я все же успел написать и опубликовать "Перчатку для перчатки", "Ветер и
смерть", "Снежный Август", "Портрет с коляской", "Несколько сотен граммов
благородных металлов", "Да услышат зовущего", "Штрудель по-венски" и,
кажется, новый вариант "Только там, где движутся светила".
Гена Прашкевич пробил в Западно-Сибирском книгоиздательстве сборник
фантастики, куда, кроме реальных сибиряков Саши Бачило, Володи Титова и
полуреального сибиряка меня, он ухитрился вставить Борю Штерна, одессита, да
еще и к тому времени переехавшего в Киев, единственная реальная привязка
которого к Сибири заключалась в работе художником-шрифтовиком-вахтовиком
где-то в Тюмени или Нижневартовске. Боря приезжал в Академгородок, но
поговорить с ним не удалось ни разу - во-первых, он вообще не был силен в
устной речи, во-вторых, из-за, так сказать, непрерывно возобновлявшейся
интоксикации... Хотя составителем числилась ББЖ под псевдонимом К.Милов,
однако практически всю работу, кроме предисловия, сделал все же Гена,
Геннадий Мартович. Это было блаженство. Почти собственная книга. И названа
была заглавием моего рассказа "Снежный Август"...
Сейчас она пылится где-то на полках. Недавно ее перечитала моя
двенадцатилетняя дочь, потом ее подружки, потом весь ее класс, потом
несколько старшеклассников. В этой части школы я самый популярный из живых
писателей.

Последняя операция и почти месячное пребывание в гипсе на
функциональной кровати не дало мне возможности успеть разобраться с тем, что
сделал с переработанной рукописью "Все в одной лодке" один из, мягко говоря,
редакторов "Сибирских огней"... Напечатали эту вещь без меня, увидел я ее
уже в журнале и имел сомнительное счастье убедиться на своей шкуре, что есть
редакторы, ни хрена не понимающие в литературе. Насилия он избежал, хотя и
рисковал. Но рассказ был загублен намертво. Больше я его не переиздавал и не
переписывал - душа не принимала. А жаль. С тех пор я не печатал там прозу.
Послесловие к "Хлебу по водам" Ирвина Шоу стало последней моей тамошней
публикацией.
Потом опять накатились визиты в травматологию, повторные операции и