"Игорь Куберский. Американочки" - читать интересную книгу автора

великодушие к падшим у ног моих. Это гордыня, я знаю. И если сейчас я ем из
одной миски с котами- то это тоже из-за гордыни. Гордыни добровольного
уничижения. Так и совершался постриг- через великое умаление своей прежней
личности, ради гря дущего возвышения в новой, иной.
"..."
День проходит как во сне, и снова вечер. На кухне горит свет, у открытого
темного окна под теплым абажуром греется самый умный из наших котов- черный
Мацушима. Рядом Патриция, которая делает вид, что читает, заслышав мои
шаги.
Книга у нее в руках вверх ногами. Я желаю ей доброй ночи, и она мне
желает того же. Однако в ее круглых глубоко посаженных глазах с тонкими
верхними веками дрожит плохо скрытое недоумение, которое причиняет ей
нравственные страдания. То, что плохо скрывают, легко прочесть. "Если мы с
тобой не занимаемся любовью, Петьа,- читаю я,- то какого рожна ты у меня
живешь, да к тому же каждый день жрешь мой хлеб с ветчиной, политой
майонезом?" На этот вопрос у меня пока нет ответа. А может, его вообще нет.
Ночью я просыпаюсь, как от толчка. Ночь выдалась теплая, и из трех одеял
я оставил на себе только одно, среднее. Я переворачиваюсь на живот и вдруг
чувствую локтем, что в одеяле что-то зашито. Этот комочек под тонкой
синтетической материей действует на меня так, что остатки сна мгновенно
испаряются. Патриция мне говорила, что деньги она прячет от воров там, где
они не станут искать. И показала мне на ящик в коридоре с постельным
бельем.
Значит, сама их сюда и зашила,- четко решил я логикой лунатика. Но почему
она подсунула это одеяло мне? Тоже из-за воров. Им не придет в голову
шмонать неимущего гостя. Патриция здесь ни при чем- четко тикает мозг. Это
одеяло она купила по дешевке на такой же дворовой распродаже. Кто-то умер,
старуха процентщица, и после нее осталось одеяло с зашитыми стодолларовыми
бумажками. В рулончике их на ощупь не меньше пяти. Пятьсот долларов- это
целое состояние. И Патриция об этом не знает. Иначе бы предупредила.
Рулончик был вшит между двумя слоями одеяла. Я чутко ощупал его и
определил, что от него тянется шпагат. Я повел пальцами вдоль шпагата и
обнаружил еще один рулончик. А затем еще два- они были нанизаны на шнур,
чтобы в нужный момент дернуть и вытащить все вместе. Меня даже пот прошиб.
Тут был целый клад, спрятанный с тем ухищрением ума, на который наивная
Патриция была, конечно, не способна. Это были не ее деньги. Я лежал в
темноте с открытыми глазами. Если я скажу Патриции- она возьмет деньги, ибо
это ее одеяло. С другой стороны, она покупала его на распродаже по бросовой
цене. А вшитые купюры обнаружил я- значит, они мои. Вот она, удача, о
которой я так давно и неистово мечтал. Я полечу на Гавайи, я... Мечтая, я
нащупывал в одеяле все новые долларовые сгущения, связанные прочной, видно,
нейлоновой нитью, и таким образом дошел вдоль нее до самого края, где
пальцы мои ухватили плотный резиновый предметик. Сам не свой от волнения, я
потянулся, включил лампу, стоящую на полу, и зажег свет, хотя понимал, что
лучше бы не выдавать себя...
Резиновый предметик оказался штепселем. Электрическое одеяло...
"..."
В банке меня удостоил вниманием сам шеф Крис, вице-президент, дав
интервью, из которого я ни черта не понял, что, впрочем, мне удалось скрыть
деловым наклоном головы над блокнотом, в котором я конспектировал