"Иван Кудинов. Переворот " - читать интересную книгу автора

сбавил шаг и сказал, шумно и сердито дыша:
- Ну, анафема... ядом пропитан твой язык! Чего тебе еще?
- А ничего, батюшка. Предупредить хочу: не встревай в наше артельное
дело, палки в колеса не ставь.
- Изыди! И слышать тебя не желаю, не токмо видеть. А коли прыткий
такой - добивайся. Поглядим, чего ты добьешься, - с усмешкой сказал. И хотя
лица его в темноте не было видно, чувствовалось это по голосу. Михей
остановился, считая дальнейший разговор ненужным, и, помедлив, крикнул
вдогонку:
- Слышь-ка, святой отец, а это не про тебя ли сказано? Берегись
лжепророков, которые рядятся в овечью шкуру, а нутро имеют волчье...
Вот-вот, как раз про тебя!
- Анафема... голь перекатная! - донеслось из тьмы, и Михею показалось,
что батюшка даже всхлипнул от злобы. И добавил с угрозой: - Всякое
бесплодное дерево срубают и бросают в огонь... И тебе, сатана зубастая, не
минуть огненной геенны. Гад ползучий! Прокляну тебя... эпитимью наложу!..
- Смотри, не наложи куда-нибудь в другое место... - ответил Михей и
засмеялся. Смех его покатился, словно телега с горы, настигая отца Алексея.
А над головою чернело небо, усеянное звездами, каждая из них мерцала и
светилась по-своему - и было в их далеком, запредельном свете что-то
непостижимое, загадочное и жуткое. Михей, глядя на звезды, вдруг сник и
разом оборвал смех. И до самого дома не проронил больше ни слова - да и с
кем говорить?
А наутро спешно собрался и поехал в волость. Надеялся, что там добьется
своего непременно, к тому ж и бумагой заручился... Чего еще? Однако в
волостном правлении бумагу от него не приняли: "Не пригодна".
- Как это не пригодна? - изумился Михей.
- А так: печать вверх ногами... И вообще, братец, повременил бы ты с
этим делом.
И сколько Михей ни пытался доказывать, что бумага как есть настоящая,
подписана и заверена сельским старостой, а временить им нет резона, его и
слушать не хотели, твердили одно: "Не пригодна. Печать неясно
проставлена..."
Трижды потом эту треклятую печать так и этак пришлепывали, трижды Михей
Кулагин смотался до волости, а результат один: бумага не пригодна. Тут и
камень может не выдержать, лопнуть, а не только терпенье человеческое. Но
Михей держался стойко. Понимал: не обошлось тут без вмешательства Барышева и
отца Алексея, не обошлось. И решил он тогда хоть на край света, хоть до
самой губернии дойти, но своего добиться. Может, и дошел бы, добился и
отстоял бы Михей Кулагин артельный интерес, да события повернули все иначе -
летом, в самый разгар сенокоса, началась война. И вскорости Михей Кулагин
вместе с другими мужиками, что помоложе да поздоровее, был призван в армию.
Перед отъездом, как раз на ильин день, встретил он Барышева. Хотел
пройти молча, да Илья Лукьяныч сам заговорил:
- Ну, что, Михей Иваныч, слыхал я, на войну идешь?
- Иду. Должон же кто-то воевать, защищать Россию.
- Должон, должон... Ну, а как же с заводом теперь? - посмеивался. - Не
вышло, стало быть, артели-то у вас? А хотели мне хвост прижать... Ха-ха-ха!
- Ничего, прижмем еще, - пообещал Михей. - Вот отвоюем - и прижмем.
Сковырнем, как вон кочку вонючую.