"Весна на Одере" - читать интересную книгу автора (Казакевич Эммануил Генрихович)

XV

На третий день наступления дивизия генерала Середы вышла к городу Врицен, превращенному противником в крепость. Крепость Врицен была краеугольным камнем второй немецкой оборонительной линии на этом участке.

Форсировав вброд под огнем немцев речку Вольцине, солдаты встретили сильное огневое сопротивление с западного берега Ноер-канала и фланкирующий огонь слева, с насыпи железной дороги. Здесь генерал бросил в бой свой третий полк, который после короткой артподготовки перебрался через Ноер-канал, захватил человек двести пленных и три десятка орудий, но атака тут же захлебнулась. С западного берега Альтер-канала и с сильно укрепленного пункта Блисдорф бешено били артиллерия и пулеметы. С южной окраины видневшегося неподалеку города Врицен начали стрелять по солдатам картечью спрятанные в домах пушки.

Генерал обругал по телефону командира полка за задержку наступления и сам вместе с Лубенцовым пошел в полк. Переправившись на плотике через Ноер-канал, они выбрались на берег. Берег был весь изрыт воронками. Немецкие пулеметы стреляли вовсю.

— Ложись, — сказал комдив.

Лубенцов во второй раз за совместную службу видел, как комдив лег на землю под огнем. Он лег, полежал с минуту, потом повернул голову к Лубенцову и проговорил:

— Зря я кипятился. Огонь, действительно, того… — он помолчал. — А может, просто умирать страшно перед самым Берлином…

После этих слов он заставил себя подняться, и они добрались до наблюдательного пункта командира полка. Здесь генерал приказал Лубенцову вместе с разведчиками-артиллеристами точно выяснить расположение немецких огневых точек и артиллерийских позиций. Когда же разведчики собрали необходимые данные, генерал связался по радио со своим НП и, сообщив квадраты, вызвал авиацию.

Появились, штурмовики, заклевавшие Блисдорф с воздуха. После бомбежки немцы на некоторое время замолчали, но когда наши солдаты начали подвигаться вперед, вражеские пулеметы, хотя и в меньшем количестве, чем раньше, снова открыли огонь. Видимо, немцы хорошо укрепились.

Генерал решил дождаться темноты, чтобы организовать ночную атаку. И тут противник внезапно прекратил стрельбу.

Тарас Петрович, удивленный, посмотрел в бинокль: с юга в Блисдорф валом валила советская пехота. Это прорвалась вперед соседняя дивизия.

— Вот спасибо! — пробормотал комдив, вытирая пот с мокрого лба.

Солдаты пошли, с ходу переправились через Альтер-канал и завязали бои на южной окраине Врицена.

Подступы к городу были сильно укреплены и густо заминированы.

Подтянули орудия и начали методически обстреливать немецкие укрепления.

Лубенцов с разведчиками находился в окопах среди пехоты. Вечером к нему привели перебежчика, только что появившегося на участке одного из полков. Как он прошел через минные поля, было совершенно непонятно, но, так или иначе, он внезапно появился перед нашим бруствером с поднятыми руками и сказал по-русски:

— Сдаваюсь.

Это был немолодой с суровым лицом немец в чине унтер-офицера. Он спокойно, и даже с оттенком торжественности, объяснил, что он, Вилли Клаус, — минер и что он руководил минированием южной окраины города.

Подумав, он добавил, что для того и перебежал к русским, чтобы провести их по безопасным местам.

— Довольно жертв! — сказал он.

Лубенцов пристально следил за выражением этого решительного и сурового лица. Он спросил немца, кем тот был до мобилизации и к какой партии принадлежал до прихода к власти Гитлера. Оказалось, что Клаус рабочий, токарь, родился и жил в Берлине. Он был беспартийным, но сочувствовал коммунистам.

Лубенцов вызвал Оганесяна, который долго разговаривал с немцем.

— Трудно сказать, конечно, но, кажется, человек честный, — доложил, наконец, Оганесян гвардии майору.

Оставив Клауса на попечении Оганесяна и разведчиков, Лубенцов отправился к командиру дивизии и подробно рассказал ему и Плотникову о своем разговоре с немцем. Клаус производит впечатление честного человека, и его желание — избегнуть бесцельного кровопролития — естественное человеческое желание при этих обстоятельствах.

— А может, не стоит рисковать? — задумчиво произнес генерал.

Плотников усмехнулся:

— Немецкий Сусанин, ты думаешь?

— Иоганн Сусанин, — засмеялся Лубенцов. — Нет, мне кажется, что тут совсем другое. Разрешите, товарищ генерал, я попробую.

Генерал сказал:

— Ладно, попробуй. С ним пойдут разведчики и одна стрелковая рота. Возьми с собой двух-трех саперов. Договорись с Сизых об артиллерийской поддержке. И все-таки будь начеку, следи за своим Иоганном…

Подробно договорившись с артиллеристом и захватив с собой двух саперов, Лубенцов вернулся на передний край. Здесь было тихо и темно. Только из землянки, уже оборудованной солдатами возле траншеи, еле пробивался желтый свет. В этой землянке находились Клаус, Оганесян, разведчики и пришедший сюда любопытства ради командир полка.

Лубенцов передал ему приказание комдива, чтобы он выделил для предстоящего дела стрелковую роту.

— И если не жалко, — добавил Лубенцов, — придайте станковый пулемет.

Командир полка, необычайно заинтересованный затеей разведчика, сказал, что выделит ему самую лучшую роту. Он ушел, и тут же явился командир батальона, присланный им. Это был широкоплечий здоровяк-комбат с двумя орденами Красного Знамени на широченной, богатырской груди.

— Умнеют немцы понемножку, — сказал он, кивнув в сторону Клауса; комбат сообщил гвардии майору, что роту, выделенную для ночного дела, он поднял в ружье и она сейчас прибудет.

— Я бы и сам с вами пошел, — сказал комбат, — да вот командир полка не разрешает.

Лубенцов согласовал с пришедшими вскоре артиллеристами сигнал открытия огня: красная и зеленая ракеты.

К двум часам ночи все было готово.

— Клаус, — сказал Лубенцов, вставая. — Вы знаете, что вас ожидает в том случае, если вы нас обманете?

Клаус встал, выслушал Оганесяна, который слово в слово перевел вопрос гвардии майора, и сказал:

— Яволь.

Он был сосредоточен, но спокоен.

Лубенцов засунул за пазуху маскхалата две гранаты, вынул из кобуры пистолет, и они покинули землянку.

Небо было полно звезд. В траншее сидели на корточках разведчики и солдаты стрелковой роты.

Командир роты, старший лейтенант, доложил Лубенцову, что рота готова следовать.

Лубенцов приказал:

— Вещмешки, котелки и все прочее оставьте здесь. Теперь вы не пехотинцы, а разведчики.

Солдаты послушно бросили свое имущество на дно траншеи.

Лубенцов объяснил им порядок движения. Впереди идет немец — солдаты взглянули на немца, — за ним Лубенцов, и следом, гуськом, идут разведчики, а потом стрелки. Шествие замыкает старшина Воронин, являющийся заместителем Лубенцова. Его приказы выполняются так же беспрекословно, как и приказы гвардии майора. Как только в небе появляется осветительная ракета, все ложатся и лежат, не шевелясь, до соответствующей команды.

Клаус вопросительно посмотрел на Лубенцова. Гвардии майор кивнул.

Пошли. Сначала шли по дороге, потом свернули влево, в кустарник.

— Не отставать! — передал Лубенцов шедшему за ним Митрохину; Митрохин передал дальше по цепочке:

— Не отставать!

Слышалось тихое поскрипывание колес пулемета.

Клаус повернулся к Лубенцову и показал рукой на землю. Лубенцов понял: вокруг чернели еле заметные кочки — мины.

Клаус пошел медленнее. Потом он мгновение постоял и зашагал уже решительно, держа курс на резко выделявшуюся на фоне неба заводскую трубу. Трещали пулеметы, и трассирующие пули светящимися язычками проносились в воздухе.

Клаус резко повернул направо и сказал:

— Leise!

— Тише! — передал Лубенцов Митрохину, и тот передал дальше:

— Тише!

Пошли по картофельному полю. Клаус изредка останавливался, приседал и снизу, чтобы лучше видеть, смотрел на очертания домиков предместья Франкфуртского форштадта. Потом в небо взмыли ракеты, и все легли на землю. Лубенцов приподнял голову и посмотрел на лежащих людей. Над ними мерцал зеленоватый свет. Они были похожи на бугорки серой земли, но Лубенцов все-таки удивился, как это немцы ничего не замечают. Но противник, по-видимому, слишком был уверен в неприступности своих минных полей, в том, что если кто-нибудь ночью полезет сюда, взрывы мин немедленно выдадут смельчака.

Когда свет погас, двинулись дальше. Затем Клаус остановился, присел на корточки и стал что-то искать на земле.

— Ложись! — прошептал Лубенцов.

— Ложись! — прошептал Митрохин.

Картофельное поле кончилось, начинались огороды, поросшие высокой мягкой травой. Клаус пополз по краю поля, разыскивая что-то. Лубенцов неотступно следовал за ним.

Клаус что-то искал и не находил. Он очень осторожно ощупывал траву. Наконец он тихо произнес:

— Hier.[27]

Он нащупал узкую тропку, почти совсем прикрытую травой.

Лубенцов сказал:

— Пошли.

Митрохин передал:

— Пошли.

— Ползком, — сказал Лубенцов.

Митрохин передал:

— Ползком.

Опять взмыли в небо ракеты. На этот раз немцы, видимо, что-то заметили. Заработал пулемет. Зажглась еще одна ракета. Что-то взорвалось. Раздался стон. Лубенцов вынул из-за пазухи ракетницу и выстрелил в небо. Красная ракета высоко взвилась над ним. Он выстрелил второй, зеленой. Почти моментально заработала наша артиллерия, и Лубенцов громко крикнул:

— Вперед!

Голос его прозвучал хрипло. Он еще раз крикнул то же самое слово и пустился бежать по тропке вперед, увлекая за собой Клауса. Впереди огненными вспышками взрывались снаряды. Загорелся один дом, потом другой. Сзади тяжело дышали солдаты. Слышен был голос Воронина, негромко твердившего:

— Вперед, ребята, вперед!

Разведчики, в отличие от стрелков привыкшие к ночным действиям, были сравнительно спокойны. Пехотинцы же суетились и подбадривали себя криками.

При ярком свете ракет они миновали огороды, и здесь Клаус громко и облегченно сказал:

— Ende![28]

Минные поля кончились. Рота развернулась в цепь и пошла вперед, нестройно стреляя на ходу из автоматов и винтовок.

Ворвались в первые дома. Было светло, на этот раз не от немецких ракет — ракетчики, по-видимому, были убиты или бежали, — а от зарева пожаров, зажженных нашей артиллерией. Разведчики и Клаус, которого уже не охраняли, — он вроде как бы стал своим солдатом, — побежали обратно.

Рота за ротой бегом переправлялись через минные поля по дорожке, показанной Клаусом.

На рассвете началась общая атака. С севера в город вступила соседняя дивизия. То тут, то там завязывались короткие схватки с засевшими в домах немецкими солдатами. Лубенцов с разведчиками пробирался огородами и садиками все дальше к северу. Шум боя постепенно отдалялся, потом стало совсем тихо. Где-то слышались гудки автомашин и хриплые человеческие голоса.

Разведчики перелезли через ограду и очутились в садике, полном цветущих фруктовых деревьев. Они сели передохнуть в маленькой беседке, и тут Лубенцов обратил внимание на земляную насыпь, похожую на омшаник родных приамурских деревень. Что-то в насыпи зашевелилось, открылась маленькая деревянная дверца. Разведчики выхватили и приготовили гранаты. Показалась вихрастая голова, и на поверхность земли вылез веснушчатый мальчуган с кошкой на руках. Он посмотрел во все стороны, даже будто принюхался курносым носом, действительно ли прекратилась стрельба, потом крикнул пронзительно:

— Alles ruhig…[29]

Мальчик был так похож на русского парнишку, вылезающего из омшаника!

Он не заметил разведчиков. Из убежища следом за ним вышли старик и молодая женщина. Они направились вместе с мальчиком к дому и тут, заметив русских, испуганно отпрянули.

— Alles ruhig, — повторил Лубенцов.

Да, всюду стало тихо. Немцы прекратили сопротивление.

Горожане робко выглядывали из окон; наконец они высыпали на улицу. Робко озирались. Медленно подходили к расклеенным политработниками на стенах домов советским листовкам.

В этих листовках цитировались сталинские слова: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский, а государство германское — остаётся».

Даже теперь, после таких потрясений, немцы повторяли первую половину этой фразы вполголоса, со страхом озираясь, — не стоит ли поблизости какой-нибудь «блоклейтер»:

— Die Hitler kommen und gehen…[30]

На улицах дымились русские полевые кухни. Распаренные повара делили большими черпаками кашу. Дети, быстрее взрослых освоившиеся с новым положением, первые подошли к этим кухням, и повара уделили и им своей жирной каши. Вскоре у кухонь выстроились детские очереди с тарелками и котелками.

Пугливо озираясь, прошел пастор, три дня назад читавший в кирхе проповедь на текст: «…и победил Давид Голиафа пращой и камнем, и ударил его и убил его». Под пращой и камнем пастор подразумевал новое тайное оружие, о котором фашистская пропаганда в последние дни особенно охотно трубила.

Теперь пастор, побывав в русской комендатуре, получил разрешение на воскресное богослужение. Когда он пошел в комендатуру, пасторша провожала его причитаниями и воплями. Он и сам чувствовал себя мучеником, идущим на смерть ради христианской идеи. Однако приять мученический венец ему не пришлось. Комендант, очень вежливый русский майор, угостил пастора чаем.

Да, надо было найти для воскресной проповеди другой, совсем другой текст. Пожалуй, лучше всего такой: «…мой народ, как потерянное стадо. Пастухи обманули его и завели в горы».

А русские солдаты, передохнув, снова двинулись к западу. И, выйдя из города на дорогу, они увидели необычайное зрелище. Среди группы немецких пленных стоял начальник разведки дивизии гвардии майор Лубенцов. Он крепко пожимал руку одному из немцев, человеку в обтрепанном зеленом мундире, такому же грязному и небритому, как и все остальные. К их удивлению, подъехавший в машине начальник политотдела, спрыгнув, подошел к тому же немцу и тоже крепко и дружески пожал ему руку. А немец тихо говорил что-то, растроганно улыбался и совсем был похож на хорошего человека, если бы, конечно, не его ненавистный зеленый мундир.