"Джонни Бахман возвращается домой" - читать интересную книгу автора (Зенкбейль Гейнц)

6

Неожиданное знакомство с Грилле из гитлерюгенда.

«Настоящая французская водка!»

Джонни вступает в бой.

Тайна Густава раскрыта.

Повязка на ноге вся пропиталась грязью и слиплась. Она плотно прилипла к ране. Солдат снимал ее круг за кругом при помощи своего ножа. Потом озабоченно посмотрел на разбинтованное колено.

В этот момент растрепанная курица поспешно вылетела из сарая, пронзительно кудахтая. Ее вспугнул громкий стук и грохот разбитых кирпичей.

— Эй, приятели! — позвал чей-то звонкий голос из-за дочерна обгорелых стен.

Джонни был слишком слаб даже для того, чтобы испугаться. Он устало взглянул на пустой, развалившийся дверной проем. Но там никого не было видно.

— Покажись сперва ты, дружище! — крикнул Густав. Он старался говорить решительно и бодро, но голос его звучал хрипло.

Из дверей неуклюже вышел подросток. На нем была темно-синяя, перепачканная зимняя форма гитлерюгенда. Рукава слишком свободной гимнастерки он закатал, что придавало ему ухарский вид. На левом плече у него висел на ремне немецкий автомат, ствол которого угрожающе был направлен в сторону крыльца. Бледное лицо под лыжной шапочкой со сломанным козырьком, несмотря на строгость выражения, выглядело совсем по-детски.

— Что, любуетесь моим видом? — подчеркнуто небрежно спросил паренек, вразвалку подходя ближе.

— Видали и не таких, — ответил Густав.

Паренек ухмыльнулся, словно это была очень остроумная шутка. Его маленькие серые глаза оглядели все кругом и изучающе остановились на солдате.

— Я знаю, юный Зигфрид выглядел, конечно, куда более впечатляюще. Но и твоя физиономия не напоминает киноактера.

Голос Густава обрел привычную звучность, когда он сухо заметил в ответ:

— Пока я не собираюсь сниматься ни в каком фильме.

Паренек засмеялся.

— А ты, я вижу, за словом в карман не лезешь, — заметил он, подходя к крыльцу. Он снял с плеча автомат и, покачивая, держал в руке. Потом выпрямился, подтянулся: — Ну что же, познакомимся!

— С визитными карточками или без?

— Я серьезно, — сказал паренек.

— Тогда начинай, — пробурчал Густав. — Право первенства — молодым.

— Ладно, — ухмыляясь согласился тот и отвесил нарочитый поклон. — Позвольте представиться: Грилле. Имя довольно обычное, но, во всяком случае, настоящее немецкое, Гарольд Грилле. — Затем большим пальцем он указал на свои погоны: — К тому же ротенфюрер, значит, не в особенно высоком звании, боевая группа «Мюнхеберг». Ну, а ты?

— Канонир Фельгенхау, — не вставая, ответил Густав. — Густав Фельгенхау. Первый зенитный дивизион. — Он угрюмо добавил номер полка и своей батареи.

— А что вы тут делаете? — спросил парень, поднимая автомат и стирая пыль с прорези прицела и мушки.

— Ты же видишь, ухаживаю за мальчиком!

Паренек подошел ближе. При этом он все время держался чуть в стороне, чтобы одновременно видеть и солдата, и Джонни.

— Ай-я-яй, — сказал он, качая головой, — рана выглядит не лучшим образом. Гноится?

— Это не столь важно, — деловито ответил Густав, — видишь, все зажило. А колено распухло потому, что было очень туго затянуто.

— Надо как следует его охладить.

— Попробуй украсть грош из кармана у голого человека! Для того чтобы охладить, нужна вода. Может быть, у тебя есть хоть немного? — Солдат кивнул на обернутую войлоков флягу с завинчивающейся крышкой, висевшую на боку у паренька.

— Тут есть колодец, — ответил тот, указывая стволом своего автомата на середину двора. — Воды там хватит на добрую половину армии.

— Там вода отравлена, — пробормотал Густав, — ты туда сам-то заглядывал?

— Когда же? Я ведь только что пришел.

— Там плавают мертвые овцы. Их всех прикончили. Эти паршивые мерзавцы, будь они прокляты!

— Ты кого имеешь в виду? — понизив голос, прошипел парень.

Густав промолчал.

— Во всем должен быть свой резон, — уже спокойно заметил парень. — Или ты хочешь, чтобы все это досталось русским Иванам?

Солдат ничего не ответил, подтянул к себе рюкзак и стал в нем что-то искать. Джонни, старавшийся не пропустить ни одного слова из этого разговора, внимательно смотрел на своего друга. Капли пота застыли у него на лбу, он выглядел очень обеспокоенным.

— А где сейчас эти русские? — как бы между прочим поинтересовался Густав.

— Черт их знает, — ответил Гарольд Грилле и сплюнул в пыль. — Сегодня утром мы задали им перцу у Фалькенхагена, бои шли три дня подряд. Ну и бои были, скажу я вам!

И в нескольких словах, небрежно бросаемых сквозь зубы, он рассказал, что шестнадцатого апреля, рано утром, когда еще было совсем темно, у Кюстрина, с плацдарма на Одере, началось давно ожидаемое большое наступление Красной Армии с получасовым непрерывным артиллерийским налетом.

— Ни одного квадратного метра земли не осталось нетронутым, — утверждал Грилле. — Неожиданно нас ослепила резкая вспышка света. Мы думаем: может, у Иванов новое чудо-оружие? Но это были просто прожектора. Даже не знаю сколько, но, должно быть, очень много. И при свете этих самых прожекторов они начали нас атаковать. Примерно так я представлял себе светопреставление. Но мы сдерживали их в течение трех дней, этих Иванов, особенно возле Зееловских высот. Я сам подбил один танк. Из панцерфауста. Подпустил поближе, а потом как бахнул!

— Так, значит, ты уже созрел для ордена? — не без ехидства заметил Густав.

До сих пор веселое лицо Грилле на секунду приняло глуповатое выражение.

— К сожалению, никто из начальства этого не видел или, точнее говоря, все, кто видел, давно уже… — он показал пальцем вверх, — вознеслись на небо. Слушай, чем они нас только не били, — продолжал он, — из всех артиллерийских калибров. А потом поперли танки. Первым вышел из строя наш командир, ему оторвало обе ноги. А потом пошли все один за другим.

— А сюда-то как тебя занесло? Зеелов ведь северо-восточнее отсюда…

Парень опустился на каменное крыльцо возле Джонни. Сдвинул на затылок свою лыжную шапочку, так что из-под нее выбились тонкие рыжие волосы. Автомат он положил себе на колени.

— Нас оттеснили на юго-запад. А когда мы, конечно согласно приказу, хотели оторваться от оставшихся, на нас пошла колонна русских танков с пехотой. Никто не предполагал, что они будут наступать нам на пятки. Мы были вынуждены рассыпаться на местности поодиночке. Каждый, кто только мог, бежал куда глаза глядят.

— Когда это случилось с колонной? — поинтересовался Густав.

— Уже порядочно, часа два назад.

— Странно, — Густав впервые поднял голову, — что здесь ничего не осталось.

— Это вроде мертвого пространства между двумя атакующими сторонами, — поучительно произнес Грилле.

Наконец Густав нашел то, что искал. Он вытащил из рюкзака длинную плоскую бутылку с яркой этикеткой и, подняв, посмотрел на солнце. В бутылке была коричневатая прозрачная жидкость.

— А что ты теперь намерен делать? — спросил между тем солдат.

— В приказе было ясно сказано: всем отступать до следующей зоны заграждений.

— А где это?

Грилле взглянул Густаву в глаза.

— Вот так вопрос, — протянул он, — вы что там, со своими зенитчиками, на луне живете, что ли?

— Я пропустил очередной тактический инструктаж, — нашелся солдат.

— Следующая зона заграждений находится непосредственно на подступах к Берлину.

— И там тоже будут идти бои?

— Слушай, уж не думаешь ли ты, что мы пропустим туда Иванов?

Густав проворчал что-то непонятное себе под нос.

— Или ты в этом сомневаешься?

Солдат, тщетно пытавшийся пальцами вытащить пробку из бутылки, наконец решил сделать это зубами.

— Дожить бы только до дня рождения фюрера, — продолжал болтать парень, — тогда все пойдет иначе!

Густав выплюнул пробку. Потом взял свой носовой платок, смочил его жидкостью из бутылки и приложил к колену Джонни.

— Ну как, лучше? — с участием спросил он.

— Чудесно охлаждает, — ответил мальчик.

И тут Грилле, наблюдавший за всей этой процедурой, спросил неожиданно и строго:

— А где, собственно, расположилась твоя таинственная зенитная батарея?

Густав показал в направлении ближайших к усадьбе высоких деревьев:

— Там, в лесу.

— Зенитные орудия в таком высоком лесу? Как же вы оттуда сможете вступить в наземный бой, например, если появятся русские танки?

Солдат снова смочил платок, пожал плечами.

— Спроси у кого-нибудь другого. Нас, низших чинов, об этом нечего спрашивать.

— Слушай, приятель, у тебя не только нет в физиономии ничего актерского, — насмешливо заговорил Грилле, — но ты, как я посмотрю, вообще совершенно не приспособлен для игры. Ты думаешь, если ты мне сейчас расскажешь, что твой карабин стоит в камере хранения вокзала Фюрстенвальде, я тебе так и поверю? Уж не считаешь ли ты меня за идиота, дружище! Это нехорошо, мое сокровище, очень нехорошо. — Он снял автомат с колен, прислонил его к стенке возле себя и нагнулся к бутылке, которую Густав поставил у своих ног. Вызывающе схватив бутылку, он встряхнул ее, посмотрел на этикетку и понюхал у горлышка. — В самом деле, французская. Настоящая французская водка! Где это ты добыл?

— Трофейная, — недовольно пробурчал Густав, — и в дальнейшем не суй нос не в свое дело.

— Да, да, — прошипел парень, и глаза его угрожающе сузились, — ты рискуешь высказаться откровенно.

— А ты тут мешаешь!

Паренек нагло ухмыльнулся:

— Трофейная. А ты знаешь, что такое грабеж? А знаешь, что будет, если я тебя здесь сейчас же прикончу? Ничего не будет! Тебе небось известен приказ фюрера? — Он снова с видимым удовольствием приложился к бутылке и сделал небольшой глоток.

— Приказ фюрера? — медленно спросил Густав. — Фюрер выпустил много приказов. Все их разве упомнишь.

— Я имею в виду приказ от шестнадцатого апреля, трехдневной давности! Самовольный уход из части — предательство, и предатель должен быть расстрелян на месте…

Джонни испугался. Хотя он и старался внимательно следить за этой словесной перепалкой, принимавшей все более угрожающий характер, но понимал он из нее мало. Его распухшее и ставшее круглым, как мяч, колено занимало все его внимание. Однако слова «предательство», «предатель» сразу же насторожили его. «К кому они относятся? Неужели к Густаву?»

Мальчик видел, что солдат презрительно пожал плечами.

— Убить — в этом нет ничего нового. Такое уже давно можно услышать. А если ты хочешь испортить мне настроение, то это и я с успехом могу тебе сделать.

Грилле сделал еще один большой глоток.

— Ты забываешь одно существенное обстоятельство, мой дорогой. Я… — он махнул рукой в сторону стены, — у меня еще есть оружие.

Джонни вдруг стало безразлично, о чем идет речь в их перепалке. Его беспокоило только то, что Густава, его спутника и товарища, так самоотверженно заботившегося о нем и помогавшего ему вот уже целых два дня, обижает этот парень из гитлерюгенда. Он отнял у них даже бутылку. И все только потому, что у него есть автомат, которым он может хвастаться и всем угрожать? Джонни беспокойно задвигался по крыльцу. Еще кусочек, еще. Теперь осталось только протянуть руку.

— Брр… — произнес в это время Грилле, встряхнул плечами и довольно вытер рукой влажные губы. Потом предостерегающе закричал: — Эй, эй!

Но было уже поздно. Мальчик схватил автомат за ремень и потянул к себе.

— Густав, держи!

Густав поймал автомат.

— Спасибо, Джонни, отлично действуешь!

Лицо Грилле приняло еще более глупое выражение, чем раньше.

— Отдай автомат! — потребовал он.

Густав быстро подскочил и встал прямо перед ним.

— Ты уже довольно наболтал, — злобно проговорил он, — и достаточно надоел нам.

— Что ты собираешься делать? — спросил Грилле.

— Ты так любезно напомнил мне о приказе фюрера…

Парень откинулся к стене.

— Я готов, — сказал он и расстегнул две верхние пуговицы на гимнастерке. — Можешь стрелять. Ну, стреляй же! — вдруг закричал он, и его тонкий голос оборвался. — Или ты думаешь, я боюсь?

— Ты сейчас в том возрасте, когда ломается голос, — пробормотал Густав, — к тому же я больше ни в кого не стреляю.

Он повернулся к колодцу, открыл крышку ствольной коробки, вынул затвор, потом магазин и выбросил то и другое в колодец. Потом он взял автомат за ствол и стал изо всех сил бить им по каменной колоде колодца, пока ствол не согнулся, а затем выбросил его в колодец.

— Вот так-то лучше, — сказал он, вернувшись, потирая руки. — Вот так! — А потом заметил тоном человека, который в этот день неплохо потрудился: — Время обеда давно прошло, а в животе у нас еще пусто. — Он повернулся к сжавшемуся в комок пареньку и спросил: — У тебя есть что-нибудь пожевать?

Грилле отрицательно покачал головой.

— Ах, мальчики, мальчики, — задумчиво произнес Густав, — они бросают вас в огонь и в воду. А вот есть не дают. Может, у тебя во фляжке что-нибудь осталось?

— Только чай.

— Давай ее сюда. А если у тебя найдется перевязочный пакет для мальчика, тоже давай. И не жалей, за это мы тебя накормим.

Затем они втроем ели запасы из рюкзака Густава; Грилле тоже получил свою порцию. Он уселся в сторонке у стены и зажал между колен банку с тушенкой. Он вынимал вилкой большие куски мяса и накладывал их себе на большой ломоть черного хлеба.

У Джонни не было аппетита. Он съел только несколько небольших кусочков, потом попил чаю.

— Послушай, Густав, — помолчав, сказал он, и неуверенно посмотрел на друга.

— Что тебе?

— Он назвал тебя предателем… — Джонни показал на парня из гитлерюгенда.

— Я это слышал.

— Но ведь ты никакой не предатель, правда?

В эту минуту Грилле отбросил пустую банку на другой край двора. Она покатилась с ужасным шумом. Парень же с удовольствием погладил свой живот.

— Отличное ощущение появляется сразу, когда поешь, — сказал он, слегка отрыгивая, — а вот это вам, наверное, еще пригодится. — Он щелчком подвинул Джонни и солдату перевязочный пакет. — А теперь позвольте вас спросить: когда вы собираетесь трогаться в путь?

— А ты как думаешь? — обратился Густав к Джонни.

— Я бы хотел еще немножко передохнуть, — попросил тот.

— Мы не можем оставаться здесь долго.

— Густав, пожалуйста, ну еще хоть часок!

— Так долго? — подал голос Грилле. — И попасть здесь в руки русских?

— Наелся и опять надулся от спеси? — недовольно проворчал Густав.

Грилле потянулся. Он действительно чувствовал себя отлично.

— Задержать вы меня не можете, — сказал он, позевывая. — А короткая передышка мне и самому нужна. — Он поднялся, вышел на середину двора и снова уселся в тени колодца, повернувшись к Густаву и Джонни спиной.

— Послушай, Джонни, — возобновил Густав прерванный разговор, — я хочу тебе кое-что объяснить.

— Да?

— Когда мы еще были в шалаше, ты мне рассказывал о солдатах, которые хотели ехать на поезде с беглецами, помнишь?

Мальчик кивнул. Перед глазами его снова возникла ужасная картина: полевые жандармы сталкивают с поезда ефрейтора, и тот надрывно плачет.

— Я такой же, как и он, — тихо продолжал Густав. — Но, видишь ли, слово «предатель» здесь никак не подходит. Так говорят только те, — он на секунду замолк, подыскивая нужное слово, — только свиньи, да-да, свиньи. Твоя мать нашла для них самое подходящее название.

— Так, значит, ты все-таки расслышал меня тогда?^: — подавленно спросил Джонни.

— Расслышал. Твоя мать, должно быть, умная и понятливая женщина…

Мальчику пришлось по душе такое замечание.

— Она, конечно, не слишком рада этой войне?

Джонни постарался смягчить свой ответ:

— Она иногда ругается.

— Я тоже больше ничего не хочу знать о войне. Она принесла столько горя, стоила стольких жизней! Я не собираюсь отдать ей и свою, я хочу жить, ты понимаешь?

Джонни удивленно посмотрел на друга. Конечно, такой храбрый солдат, как Густав, никогда не умрет так просто.

— Я просто должен остаться в живых, — говорил Густав. — Мой отец погиб в Польше, в самом начале войны. Мой старший брат получил гроб бесплатно: он погиб в подводной лодке где-то в Атлантике. У матери остался теперь я один. Поэтому я не хочу больше воевать. Вот, собственно, почему я и скрываюсь. Я не хочу погибнуть сейчас, за пять минут до конца войны!

Солдат замолчал, пристально глядя в глаза мальчику.

Джонни не знал, что ему ответить; он чувствовал себя слишком смущенным. Где-то он мог понять своего взрослого друга. «Моя мама тоже за меня боится», — подумал он.

— Но что же будет? — спросил он через некоторое время.

— Мы пойдем дальше, Джонни.

— А что мы будем делать с ним? — Он кивнул в сторону Грилле, отдыхавшего в тени возле колодца.

Густав пожал плечами.

— Я и сам не знаю. Во всяком случае, не можем же мы тащить его с собой до самого Берлина…

Джонни встрепенулся:

— Ты тоже хочешь попасть в Берлин?

— Да, — ответил Густав, — я тоже там живу.

Джонни облегченно вздохнул. Густав тоже пойдет в Берлин! Этот ответ разрешил сразу все проблемы. Его друг никакой не предатель. Глупости все это. Кто хочет остаться живым ради того, чтобы увидеть маму, тот не может быть предателем. А уж Густав-то знает, что он делает!