"Александр Кулешов. Рейс продолжается (Повесть) " - читать интересную книгу автора

другие. Недаром, требуя освобождения своих сообщников, они никогда не
забывают потребовать и денег. А теперь частенько только денег и требуют.
В той же лекции нам сказали, что для воздушных пиратов предусмотрены
во всех странах суровые наказания: в США - до двадцати лет тюрьмы, в
Италии тоже, в Мексике - до тридцати, в Польше и Японии - вплоть до
смертной казни и т. п.
У нас за угон самолета дают от трех до десяти лет, "а с применением
насилия или угроз, либо при наличии аварии или иных тяжелых последствий до
пятнадцати лет и вплоть до смертной казни".
Что ж, правильно. Такие заслуживают только смерти. Я бы их во всяном
случае не жалел. Но я не суд. Судьбы преступников решают судьи, наше,
милиционеров, дело - преступников задерживать. Я даже тому
одиннадцатилетнему обалдую-грабителю подзатыльников так и не надавал, а
отвел к классному руководителю.
Что значит дисциплина...
Пока час за часом проходит мой обычный день, у Вадима проходит его.
Наверняка не менее насыщенный. Мне известно, что готовится какое-то
грандиозное экологическое мероприятие "День защиты окружающей среды и
охраны животных". Заведующая детсадом очень гордится своей инициативой,
хотя я с трудом представляю, как Вадиму объяснят, что такое окружающая
среда и почему ее надо защищать, а главное, от кого.
У Лены тоже тянется рабочий день. Я говорю - тянется, потому что она
вечно ворчит, что он тянется. Лена работает чертежницей в конструкторском
бюро, иногда берет работу на дом. С одной стороны, это источник гордости:
"Я для семьи ничего не жалею, даже дома работаю", с другой, - тревоги:
вдруг Вадим опрокинет доску, тушь и вообще распорядится чертежами
по-своему. Он явно готовит в этом направлении какой-то коварный план, но
делает вид, что мамина работа его не интересует - усыпляет бдительность.
Погас экран телевизора. Совместными усилиями вымыта после ужина
посуда и совершен вечерний туалет. Мы ложимся спать. И вдруг, уткнувшись
мне в шею носом, Лена начинает тихо всхлипывать.
- Что случилось, Ленка, ты чего? - беспокоюсь я.
Но она продолжает молча и очень тихо плакать. Беспомощно шарит по
тумбочке в поисках какого-нибудь платка, салфетки. Я зажигаю свет, приношу
платок, опять гашу, опять спрашиваю, в чем дело. После десятого вопроса
она шепчет в ответ:
- Я боюсь за тебя... Я всегда боюсь за тебя... Я не могу так.
Я преувеличенно бодро хмыкаю, возмущенно вопрошаю, чего она боится,
раз двадцать повторяю неубедительное: "Это просто смешно" и "Не валяй
дурака" и умолкаю.
Тогда она совсем уже еле слышным голосом бормочет:
- Имей в виду, если с тобой что-нибудь случится, я не знаю, что
сделаю...
Звучит довольно туманно.
Ну, что со мной может случиться? И почему что-нибудь со мной может
случиться? Но такие аргументы на нее не подействуют. Поэтому я двигаю, как
в хорошо знакомой шахматной партии, наиболее подходящую фигуру.
- Перестань, Ленка, накаркаешь... - говорю я мрачно.
Эта фраза действует безотказно. Она судорожно вцепляется в меня,
прижимается всем телом, начинает целовать...