"Геомар Георгиевич Куликов. Спокойствие не восстановлено (Историческая повесть) " - читать интересную книгу автора

жизни подалась на Сухаревку.
Гадостно и мутно было на душе у Гошки, когда он расстался с Матей.
Без прежнего азарта и интереса ходил по рынку. Углядел поломанную
скрипку, которую продавал деревенского обличия парень. Плохонький
инструмент. Вероятнее всего, изделие деревенского же умельца. На грифе с
нижней стороны выцарапал один из владельцев имя своей суженой: <Люба>. На
нижней отклеившейся деке большое черное пятно от огня, возле которого,
видать, пососедствовала скрипка. В другое время, возможно бы, и
приценился, даже купил, чтобы починить и, с помощью того же Мати, продать
на Сухаревке - сам Гошка этого, опасаясь деда, не делал. Да происшествие с
Матей к тому не располагало. Заметил приближающегося своего заказчика и
счел за благо нырнуть от греха в толпу. Не утерпел, впрочем. Проследил,
что будет далее. А далее было то же, что бывало всегда. Поторговался
Матя - слов Гошка не слышал - и взял грошовый инструмент, завернул его в
большой платок, который носил при себе на такие случаи.
Подумалось Гошке: <Принесет ли Матя скрипку на ремонт или за
сегодняшнее вмешательство в его коммерцию решит поучить уму-разуму?>
Нечто новое, чего не знал Гошка, промелькнуло нынче в чудаковатом и
жалком всегда Амати-Матьке. И оно, словно заноза, беспокоило Гошку, хотя
он и сам бы не смог объяснить даже самому себе причину безотчетной
тревоги.
И как бы изумился Гошка и еще больше был бы озадачен, приди ему в
голову мысль последить за Матей, когда тот покинул рынок.
Чем далее удалялась сгорбленная фигура с Сухаревки, тем удивительнее
происходила с ней метаморфоза. Она постепенно с каждым шагом словно бы
распрямлялась. И не только внешне, но и, если можно так сказать,
внутренне. Выбирал Амати пути разные, иной раз по Садовой, иной - сокращал
путь другими улицами и переулками, но только к Пресненской заставе выходил
человек вовсе другой, нежели тот, что покидал Сухаревку. Куда девался
побитый жизнью и, казалось, траченный молью, со всегдашней жалкой,
заискивающей улыбкой Матька, объект шуток и розыгрышей Сухаревских
острословов? Шествовал пусть небогатый, в потертом пальто, однако вполне
приличный господин, преисполненный даже известного достоинства.
Дальше в лес - больше дров.
Останавливался господин перед аккуратным домом с ухоженным
палисадником и - о чудо! - по-хозяйски отворял калитку, запертую с
внутренней стороны щеколдой. Шел степенно по дорожке, поднимался по мытым
и выскобленным добела ступенькам и оказывался в маленькой чистой передней,
где его встречала прислуга, молодая дородная баба. Господин привычным
движением сбрасывал пальто, которое Авдотья, так звали прислугу,
подхватывала и вешала в темный угол за дверью. Туда же отправлялась и
старенькая зеленая фуражка.
Сам же Федор Федорович Коробков - а именно такими были имя, отчество
и фамилия Сухаревского Матьки, - пройдя в сумеречную, об одном окне,
спальню, переодевался в чистое домашнее платье и мягкие туфли и, тщательно
вымыв руки, проходил в скромную, но свидетельствовавшую об очевидном
достатке хозяев зальцу, где его ждали за накрытым столом жена, пышная,
дебелая молодая женщина, и сын, гимназист пятого класса.
Вот бы вам, сухаревские купцы, заглянуть сюда. То-то бы пораскрывали
рты. Особенно если бы убедились, что в кабинете Федора Федоровича, куда,