"Владимир Кунин. Иллюстрации Гюстава Доре" - читать интересную книгу автора

ухода в спасительную облачность. От опьяняющего ощущения полной слитности со
строгой, ничего и никому не прощающей машиной... От мягкой, "впритирочку",
элегантной посадки двенадцатитонного боевого пикировщика. Не на нынешнюю
бетонную полосу - длинную и широченную, упиханную черт знает каким
количеством навигационных средств наведения и безопасности, а на узкую,
короткую и грунтовую...
И в этот момент мне всего-то - девятнадцать!

* * *

Ну вот... А Нагибин - светлая ему память - утверждал, что "могучий
эгоизм старости шутя гасит сентиментальные потуги памяти оживить прошлое".
Наверное, с возрастом во мне вызрел не очень "могучий" эгоизм. Я даже
не знаю - хорошо это или плохо. Хотя старость уже в той грозной стадии,
когда после постоянной бессонницы, под утро, - аритмия, дыхание рваное,
поверхностное и... смертная паника!
Вот с перепугу я все и пытаюсь сентиментально "оживить прошлое"...

* * *

... Тогда мне было двадцать шесть.
Одной рукой я сжимал в кармане две тысячи рублей, а во второй руке нес
свою зеленую шляпу.
Я прошел сквозь поредевший канцелярский зал. Наверное, у попов-клерков
был обеденный перерыв, потому что человек пять-шесть оставались за своими
рабочими столами и жевали что-то принесенное из дому, запивая чаем из
термоса или кефиром - прямо из широкого горлышка бутылки.
Священника - чемпиона по машинописи за столом не оказалось, пишущая
машинка была заботливо укрыта потрескавшимся клеенчатым чехлом. На
осиротевшем стуле лежала специально выкроенная по сиденью тонкая подушечка,
залоснившаяся от седалища попа-машиниста. Пользуясь отсутствием хозяина
стула, на этой подушке дрых толстый, ухоженный кот явно хамских кровей...
Я отворил дверь контрольно-пропускного предбанника с коммутатором и
телефонисточкой. И сразу же нарвался на ее взгляд - лукавый, охочий и очень
даже многообещающий.
Но мне как-то было уже и не до нее.
Мне даже причудилось, что всю свою лихую половуху, все свое безотказное
"мужчинство" я так и оставил в том небольшом кабинетике, в павловском
креслице красного дерева.
Почему-то вспомнилась весенняя фраза старого еврея из скупочного
пункта - "...полное перерождение ткани".
- Ну как, сладились, батюшка? - весело спросила меня святая девица.
- Как видите, - сухо ответил я и, не попрощавшись с ней, вышел на
свежий воздух.
В то время я еще был способен обижаться на весь мир в целом.
"ЗИМа", на котором приехал сюда тот самый правительственный поп, уже не
было, а мимо меня со спортивными фибровыми чемоданчиками куда-то в глубину
Лавры торопливо шли пацаны лет четырнадцати-пятнадцати в мрачной форме
пэтэушников. Или ремесленников? Совсем из памяти выпало, как они тогда
назывались. Господи, их-то как сюда занесло?..