"Александр Куприн. Тапер" - читать интересную книгу автора

доекатерининской постройки, со львами на воротах, с широким подъездным
двором и с массивными белыми колоннами у парадного, - круглый год с утра
до поздней ночи кишел народом. Приезжали без всякого предупреждения,
"сюрпризом", какие-то соседи по наровчатскому или инсарскому имению,
какие-то дальние родственники, которых до сих пор никто в глаза не видал и
не слыхал об их существовании, - и гостили по месяцам. К Аркаше и Мите
десятками ходили товарищи, менявшие с годами свою оболочку, сначала
гимназистами и кадетами, потом юнкерами и студентами и, наконец, безусыми
офицерами или щеголеватыми, преувеличенно серьезными помощниками присяжных
поверенных. Девочек постоянно навещали подруги всевозможных возрастов,
начиная от Катиных сверстниц, приводивших с собою в гости своих кукол, и
кончая приятельницами Лидии, которые говорили о Марксе и об аграрной
системе и вместе с Лидией стремились на Высшие женские курсы. На
праздниках, когда вся эта веселая, задорная молодежь собиралась в
громадном рудневском доме, вместе с нею надолго водворялась атмосфера
какой-то общей наивной, поэтической и шаловливой влюбленности.
Эти дни бывали днями полной анархии, приводившей в отчаяние прислугу.
Все условные понятия о времени, разграниченном, "как у людей", чаем,
завтраком, обедом и ужином, смешивались в шумной и беспорядочной суете. В
то время когда одни кончали обедать, другие только что начинали пить
утренний чай, а третьи целый день пропадали на катке в Зоологическом саду,
куда забирали с собой гору бутербродов. Со стола никогда не убирали, и
буфет стоял открытым с утра до вечера. Несмотря на это, случалось, что
молодежь, проголодавшись совсем в неуказанное время, после коньков или
поездки на балаганы, отправляла на кухню депутацию к Акинфычу с просьбой
приготовить "что-нибудь вкусненькое". Старый пьяница, но глубокий знаток
своего дела, Акинфыч сначала обыкновенно долго не соглашался и ворчал на
депутацию. Тогда в ход пускалась тонкая лесть: говорили, что теперь уже
перевелись в Москве хорошие повара, что только у стариков и сохранилось
еще неприкосновенным уважение к святости кулинарного искусства и так
далее. Кончалось тем, что задетый за живое Акинфыч сдавался и, пробуя на
большом пальце острие ножа, говорил с напускной суровостью:
- Ладно уж, ладно... будет петь-то... Сколько вас там, галчата?
Ирина Алексеевна Руднева - хозяйка дома - почти никогда не выходила из
своих комнат, кроме особенно торжественных, официальных случаев.
Урожденная княжна Ознобишина, последний отпрыск знатного и богатого рода,
она раз навсегда решила, что общество ее мужа и детей слишком "мескинно"
[пошло, от mesquin (фр.)] и "брютально" [грубо, от brutal (фр.)], и потому
равнодушно "иньорировала" [игнорировала (от фр. ignorer)] его, развлекаясь
визитами к архиереям и поддержанием знакомства с такими же, как она сама,
окаменелыми потомками родов, уходящих в седую древность. Впрочем, мужа
своего Ирина Алексеевна не уставала даже и теперь тайно, но мучительно
ревновать. И она, вероятно, имела для этого основания, так как Аркадий
Николаевич, известный всей Москве гурман, игрок и щедрый покровитель
балетного искусства, до сих пор еще, несмотря на свои пятьдесят с лишком
лет, не утратил заслуженной репутации дамского угодника, поклонника и
покорителя. Даже и теперь его можно было назвать красавцем, когда он,
опоздав на десять минут к началу действия и обращая на себя общее
внимание, входил в зрительную залу Большого театра - элегантный и
самоуверенный, с гордо поставленной на осанистом туловище, породистой,