"Александр Куприн. Жидовка" - читать интересную книгу автора

обрываясь и давясь:
- Пе-ервый звонок! Ки-ев, Жмеринка, Одесс! По-о-езд стои-ит на втор-ом
путе!..
И теперь, сидя глубоко и неудобно в дергающихся санях, Кашинцев
засмеялся от удовольствия,- так необыкновенно ярко и красочно вышло это
воспоминание. Но тотчас же к нему вернулось утомительное, нудное впечатление
бесконечности этой однообразной дороги. С того времени, когда утром, выйдя
на маленькой железнодорожной станции, он сел в почтовые сани, прошло всего
шесть-семь часов, но Кашинцеву постоянно представлялось, что он едет таким
образом уже целые недели и месяцы, что он сам успел измениться, сделаться
старше, скучнее и равнодушнее ко всему со вчерашнего вечера. Где-то на пути
ему встретился нищий, пьяный и оборванный, с провалившимся носом и с
оголенным на морозе плечом; где-то артачилась и не хотела входить в запряжку
длинная худая лошадь с задранной кверху шеей и с шоколадной, густой, как
бархат, шерстью; кто-то, казалось, давным-давно сказал ему добродушно:
"Дорога, пане, сегодня добрая, не оглянетесь, как докатите",- а сам Кашинцев
в эту минуту засмотрелся на снежную равнину, которая была совсем алая от
вечерней зари. Но все это смешалось, отошло в какую-то мутную,
неправдоподобную даль, и нельзя было вспомнить, где, когда, в какой
последовательности это происходило. По временам легкий сон смыкал глаза
Кашинцеву, и тогда его отуманенному сознанию слышались странные визги,
скрежет, собачий лай, человеческие крики, хохот и бормотание; но он открывал
глаза, и фантастические звуки превращались в простой скрип полозьев, в звон
колокольчика на дышле; и по-прежнему расстилались налево и направо спящие
белые поля, по-прежнему торчала перед ним черная, согнутая спина очередного
ямщика, по-прежнему равномерно двигались лошадиные крупы и мотались
завязанные в узел хвосты...
- Вас куда везти, пане, прямо на почту или в заезд? - спросил ямщик.
Кашинцев поднял голову. Теперь он ехал по длинной, прямой улице
какого-то села. Накатанная дорога блестела впереди в лучах месяца, как
полированная синяя сталь. По обеим ее сторонам едва выглядывали из глубоких
сугробов темные, жалкие домики, придавленные сверху тяжелыми снежными
шапками. Село точно вымерло: не лаяли собаки, огонь не светился в окнах, не
попадались навстречу люди. Было что-то жуткое и печальное в этом безмолвии
человеческих жилищ, которые, затерявшись в глубоких снегах, боязливо жались
друг к другу.
- Куда это - в заезд? - спросил Кашинцев.
- А пан не знает? В заезд к Мойше Хацкелю... Там завсегда паны стоят.
Например, самовар, яишница, чего закусить... Заночевать тоже можно. Пять
номерей...
- Ну, хорошо, поедем в заезд,- согласился Кашинцев.
Только теперь, при мысли о еде и теплом помещении, Кашинцев
почувствовал, как сильно он озяб и проголодался. А низенькие, слепые,
зарывшиеся в снег домики все шли навстречу и уходили назад, и казалось, им
не будет конца.
- Когда же мы приедем? - нетерпеливо спросил Кашинцев.
- А скоро. Село великое, на версту с половиной... Вье, малы! - сипло и
свирепо крикнул ямщик на лошадей и, привстав, завертел над головой кнутом и
задергал вожжи.
Вдали показалась красная светлая точка и стала расти, то прячась за