"Николай Курочкин. Смерть экзистенциалиста" - читать интересную книгу автора

стал поражать воображение девушек тем, что имеет друга-экзистенциалиста. Он
потащил Саломатина с собой на одну дачу, где их роли странно перепутались.
Валерка рассчитывал, что Саломатин с его самобытной философией будет, так
сказать, пряным гарнирчиком к его, Валерки, особе. Вместо этого сам он
оказался в жалкой роли официанта, подавшего экзотическое блюдо и более не
нужного.
Через Валеркиных девочек Саломатин познакомился с их друзьями, вошел в
круг людей, которых экзистенциализм интересовал если и не глубоко, то остро.
Вскоре он стал в этом кругу популярен.
Это был именно круг, замкнутый для чужих и открытый для своих.
Саломатин быстро освоился и привык к обстановке, окружавшей этих людей. Он
мог по нескольким деталям узнавать, попал он к "своим" или нет. У всех его
поклонников на стенах висели африканские маски (сочинского производства),
прибалтийские керамические пластины со скучным беспредметным рельефом и
"кичевые" картинки на стекле с целующимися голубками, слащавыми пейзажами и
нэповскими красотками. У всех одна стена в квартире забита до потолка
книгами, а на низеньком столике у этой стены небрежно брошено, что-нибудь
"запретное", пикантное... Что именно, неважно. Важно, что вот человек мыслит
нестандартно, не по указке - и не скрывает этого! А как именно мыслит -
это уже его дело.
У всех людей этого круга были дорогие, модные радиолы. И каждый врал,
что ночью, если хорошее прохождение воли, запросто ловятся и радио
"Люксембург", и все, что хочешь. Ни одна их встреча не проходила без обмена
последними новостями: один рассказывает, что вчера передавал "Голос
Америки", другая - что Би-би-си, третий - что "Немецкая волна", и так по
кругу. Считалось, что самая объективная - японская Эн-эйч-кей, а самая
лживая - энтээсовский "Посев".
Шура называла этих фрондирующих интеллектуалов "переростками". Мол,
седеют, лысеют, дети у них уже старшеклассники, а сами все еще не вышли из
того возраста, в котором, чтобы продемонстрировать независимость от
"предков", красят волосы в синий или бордовый цвет, отрезают чудные косы и
нашивают заплаты на неизорванную одежду. И, привыкнув, теперь пытаются
эпатировать государство. Но, поскольку государство на их фокусы внимания не
обращает (или уже, если дело серьезное, не в угол поставит, а похуже!),
"переростки" бунтуют в узком кругу и помалкивают в тряпочку на людях.
Демонстрируют свою храбрость друг другу. Все это, говорила Шура, здорово
похоже на щедринский "бунт" против полицейского: зайти, чтобы никто не
видел, в подворотню и в кармане кукиш сложить. Только тут еще смешнее,
потому что непонятно, против чего и за что.
Саломатин видел, что Шура права. Но пусть! Пусть они слушают вполуха,
пусть им интересно не то, о чем он говорит, а то, что им говоренное не
одобряется "вверху", пусть! Все же слушают! И может быть, кто-то и услышит,
кого-то проймет.
"Салонный философ"? Дразнись, Шура, дразнись! Чаадаев тоже был
"салонный".


Глава 8. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК

Раз на званом ужине у главного инженера облбыта младшая сестра жены