"Олег Курылев. Убить фюрера " - читать интересную книгу автора

колонкам и дюжинам, ни разу, однако, не опустившись до "чета - нечета" или
"красное - черное".
- Семнадцать, черное, - неожиданно громко произнес русский, звякнув по
соответствующей клетке таблицы высокой стопкой золотых монет.
- Восемнадцать, красное, - сдавленным голосом тут же выкрикнул Савва и,
протискиваясь к бортику стола, неуклюже протянул свои деньги.
- Faites vos jeux.
Засверкала крестовина, в наступившей тишине тягуче запел свою песню
костяной шарик. Потом он запрыгал по лункам, теряя скорость и приближая
момент развязки. Наступила тишина. Каратаев стоял у противоположного конца
стола и не мог рассмотреть всех нюансов этой скачки. Он скользнул взглядом
по равнодушному лицу Овчинникова, и что-то вдруг привлекло его внимание.
Посмотрев чуть ниже, Савва увидел, что возле высокого борта стола перед
русским лежит еще целая кипа монет и ассигнаций.
- Черт! - прошептал Каратаев, уже начиная подозревать неладное.
- Двадцать четыре, черное, - объявил крупье, забирая и ставку
Овчинникова, и семь серебряных двадцатиталеровиков Каратаева.
- Черт, - вторично прошептал Савва.
Самое обидное, что на его проигрыш никто даже не обратил внимания,
словно играл здесь только один Овчинников.
- Семнадцать, черное, - снова произнес худощавый человек в темно-синем
сюртуке и опять поставил на несчастливую клетку.
По всему было видно, что он уже устал и нервничает. В тактике его
действий не было совершенно никакой логики. Только упрямство
раздосадованного богатея.
В это время к нему наклонился один из стоявших рядом офицеров и что-то
прошептал на ухо. Овчинников поднял голову и посмотрел на большие часы на
стене. Он снова о чем-то пошептался с офицером, сделал рукой знак, привлекая
внимание крупье, уже собравшегося объявить об окончании приема ставок, и
начал выкладывать все остававшиеся у него деньги на клетку "17 черное".
- Туда же.
Возникло явное оживление. Повернув голову, Савва заметил, что на
некотором удалении позади зрителей замерли официанты с полными подносами в
руках. Они почувствовали приближение развязки и знали, что потребуется от
них в следующую минуту - независимо от результата игры.
- Faites vos jeux.
В который раз закрутилась вертушка, запрыгал костяной шарик.
- Восемнадцать, красное, - невозмутимо произнес крупье под вздох толпы.
Надо же, он ошибся всего на одну лунку! Все посмотрели на проигравшего.
Тот улыбнулся, встал, подал знак, и официанты с подносами, плотно
уставленными фужерами с шампанским, сделали шаг к столу. Овчинников кивнул
им, слегка поклонился публике и вместе с офицером стал пробираться к выходу.
Десятки рук потянулись к дармовой выпивке, отталкивая уже все окончательно
осознавшего Каратаева.
Он посторонился и молча наблюдал, как репортер берлинской светской
хроники, ухватив бокал, отошел в сторонку. Поставив его на постамент
какой-то статуи, журналист раскрыл свой блокнот и стал в нем что-то
записывать. Казалось, этот тип был просто счастлив от всего произошедшего.
"Скотина, - думал, глядя на него, Каратаев, - не мог нормально написать, что
русский дважды ставил на семнадцать, черное..."