"Астольф Де Кюстин. Россия в 1839 году (текст не вычитан)" - читать интересную книгу автора

отправлять письма по почте, я хранил эти подозрительные бумаги при себе, пряча их
как можно более тщательно, вследствие чего возвратился во Францию с готовой
книгой. Тем не менее целых три года я не отваживался обнародовать ее: все это
время я прислушивался к голосу собственной совести, пытаясь сделать выбор между
правдивостью и признательностью!!! В конце концов я выбрал первую из них,
заботясь, как мне казалось, об интересах моего отечества. Я никогда не забываю, что
пишу прежде всего для Франции, и почитаю своим долгом сообщать ей сведения
важные и полезные.
Я думаю, что вправе судить, и судить со всей строгостью, какой потребует моя
совесть, страну, где я оставил друзей; вправе исследовать, не допуская
оскорбительных выпадов против личностей, характеры государственных мужей;
вправе приводить слова политиков, начиная с главы государства, рассказывать об их
деяниях и делиться всеми выводами, к которым я пришел, размышляя об увиденном,
-- лишь бы я сохранял то, что именуется писательской честностью, и, повинуясь
прихотливой игре моего ума, не выдавал собственного мнения за мнение
большинства.
Но, исполняя свой долг, я, надеюсь, не нарушил никаких
i8


Предисловие
условленных приличий, а тот, кто уважает приличия, имеет -- я в этом уверен--
право высказывать самые жестокие истины;
главное здесь -- говорить лишь то, в чем ты убежден, не идя на
поводу у собственного тщеславия.
Вдобавок, поскольку многое в России восхищало меня, я не мог
не выразить в своей книге и этого восхищения.
Русские останутся мною недовольны -- но кому под силу удовлетворить
запросы честолюбия? Между тем никто более меня не был потрясен величием их
нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого
народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня на
протяжении всего моего пребывания в России. В массе своей русские показались
мне грандиозными даже в отвратительнейших пороках, поодиночке они держались
со мной любезно; характер русского народа, по моему убеждению, достоин
интереса и сочувствия; на первый взгляд, эти лестные утверждения вполне
способны вознаградить за наблюдения куда менее восторженные. Но большинство
моих предшественников обходились с русскими как с балованными детьми.
Дух их правления, решительно чуждый моим убеждениям и привычкам, а
также очевидные противоречия, раздирающие сегодня их общество, исторгли из
моих уст упреки и даже возгласы негодования; что ж! тем больше весу приобретают
мои похвалы,
в той же степени безотчетные.
Но эти жители Востока настолько привыкли курить и вдыхать фимиам,
настолько привыкли верить льстивым речам, какими они тешат друг друга, что
обратят внимание лишь на хулу. Всякое неодобрение кажется им предательством;
всякую жестокую истину они именуют ложью; они не разглядят в моих-- по
видимости критических-- наблюдениях робкое восхищение, в моих строгих
замечаниях -- жалость и даже симпатию.
Русские не обратили меня в свои веры (а вер этих у них несколько, и
политическая -- не самая нетерпимая из всех); напротив, они заставили меня по-