"Генри Каттнер. До скорого!" - читать интересную книгу автора

Дядя Лем - он близнец дяди Леса, но только родился намного позже -
давно впал в зимнюю спячку где-то в дупле, так что его все это не
касалось. Но вот малыша, дай ему бог здоровья, стало трудновато таскать
взад-вперед, ведь ему уже исполнилось четыреста лет и он для своего
возраста довольно крупный ребенок - пудов восемь будет.
Мы все могли попрятаться или уйти на время в долину, в Пайпервилл, но
ведь в мезонине у нас дедуля, да и к прохвессору, которого держим в
бутылке, я привязался. Не хотелось его оставлять - ведь в суматохе бутылка
чего доброго, разобьется, если восьмеро братьев Тарбеллов налижутся как
следует.
Прохвессор славный, хоть в голове у него винтика не хватает. Все
твердит, что мы мутанты (ну и словечко!), и треплет языком про каких-то
своих знакомых, которых называет хромосомами. Они как будто попали, по
словам прохвессора, под жесткое излучение и народили потомков, не то
доминантную мутацию, не то Хогбенов, но я вечно это путаю с заговором
круглоголовых - было такое у нас в старом свете. Ясное дело, не в
н_а_с_т_о_я_щ_е_м_ старом свете, тот давно затонул.
И вот, раз уж дедуля велел нам молчать в тряпочку, мы дожидались,
пока восьмеро братьев Тарбеллов высадят дверь, а потом все сделались
невидимыми, в том числе и малыш. И стали ждать, чтобы все прошло стороной,
но не тут-то было.
Побродив по дому и вдоволь натешась, восьмеро братьев Тарбеллов
спустились в подвал. Это было хуже, потому что застигло нас врасплох.
Малыш-то стал невидимым и цистерна, где мы его держим, тоже, но ведь
цистерна не может тягаться с нами проворством.
Один из восьмерки Тарбеллов со всего размаху налетел на цистерну и
как следует расшиб голень. Ну и ругался же он! Нехорошо, когда ребенок
слышит такие слова, но в ругани наш дедуля кому угодно даст сто очков
вперед, так что я-то ничему новому не научился.
Он, значит, ругался на чем свет стоит, прыгал на одной ноге, и вдруг
ни с того ни с сего дробовик выстрелил. Там, верно, курок на волоске
держался. Выстрел разбудил малыша, тот перепугался и завопил. Такого вопля
я еще не слыхал, а ведь мне приходилось видеть, как мужчины бледнеют и
начинают трястись, когда малыш орет. Наш прохвессор как-то сказал, что
малыш издает инфразвуки. Надо же!
В общем, семеро братьев Тарбеллов из восьми тут же отдали богу душу,
даже пикнуть не успели. Восьмой только начинал спускаться вниз по
ступенькам; он затрясся мелкой дрожью, повернулся - и наутек. У него,
верно, голова пошла кругом и он не соображал, куда бежит. Окончательно
сдрейфив, он очутился в мезонине и наткнулся прямехонько на дедулю.
И вот ведь грех: дедуля до того увлекся, поучая нас уму-разуму, что
сам напрочь забыл стать невидимым. По-моему, один лишь взгляд, брошенный
на дедулю, прикончил восьмого Тарбелла. Бедняга повалился на пол, мертвый,
как доска. Ума не приложу, с чего бы это, хоть и должен признать, что в те
дни дедуля выглядел не лучшим образом. Он поправлялся после болезни.
- Ты не пострадал, дедуля? - спросил я, слегка встряхнув его. Он меня
отчехвостил.
- А я-то причем, - возразил я.
- Кровь христова! - воскликнул он, разъяренный. - И этот сброд, эти
лицемерные олухи вышли из моих чресел! Положи меня обратно, юный негодяй.