"Генри Каттнер. Лучшее время года" - читать интересную книгу автора

изображение: люди, марширующие сквозь марево, над ними в
клубах дыма вьется огромное знамя, а на первом плане
несколько человек скандируют в такт гигантскому шагу:
"Вперед, вперед, лилейные знамена!"
Звук дребезжал, изображение плыло, и краски оставляли
желать лучшего, но столько жизни было в этой сцене, что она
захватила Оливера Он смотрел во все глаза и вспоминал старый
фильм давно прошедших лет. Деннис Кинг и толпа оборванцев,
они поют "Песню бродяг" из... как же называлась картина?
"Король бродяг"?
- Седая древность, - извинилась Клеф. - Но мне она
нравится.

Дымок опьяняющего напитка вился между картиной и Оливером
Музыка ширилась и опадала, она была повсюду - и в комнате, и
в душистых парах, и в его собственном возбужденном сознании.
Все казалось ему вполне реальным Он открыл, как нужно пить
этот чай. Его действие, как у веселящего газа, не зависело
от количества. Человек достигал высшей точки возбуждения, и
за нее уже нельзя было перешагнуть. Поэтому лучше всего
подождать, пока действие напитка чуть-чуть ослабеет, и
только после этого выпить снова.
В остальном по действию чай напоминал алкоголь через
некоторое время предметы расплывались в блаженном тумане,
сквозь который все представлялось волшебным сном Оливер уже
ни о чем не спрашивал. После он и сам не мог отличить сна
от яви.
Так, например, получилось с живой куклой. Он запомнил ее
во всех подробностях маленькая стройная женщина с длинным
носом, темными глазами и острым подбородком едва доходила
ему до колена Она изящно кружилась по белому ковру, ее лицо
было таким же подвижным, как и тело, она танцевала легко, и
всякий раз, когда ножкой касалась пола, звук отдавался
звоном колокольчика. Это был какой-то сложный танец, кукла
не дышала, но, танцуя, пела в такт и забавляла зрителей
потешными ужимками. Конечно, она была точной копией живого
человека и в совершенстве передразнивала его голос и манеру
двигаться. После Оливер решил, что она ему привиделась.
Всего остального он уж и не мог припомнить. То есть он
знал, что Клеф рассказывала ему что-то очень любопытное и
тогда он понимал ее, но о чем шла речь, хоть убей, не
помнил. Еще в памяти всплывали блестящие карамельки на
прозрачном блюде, некоторые были восхитительны, две или три
- такие горькие, что даже на другой день при одном
воспоминании о них начинало сводить челюсти. А от одной
(Клеф с упоением набросилась на вторую такую же) его чуть не
вырвало.
Что касается самой Клеф, то он едва с ума не сошел,
пытаясь вспомнить, что, собственно, произошло между ними.
Ему казалось, будто он припоминает нежное прикосновение ее