"Пауль Аугустович Куусберг. Капли дождя (3 часть трилогии)" - читать интересную книгу автора

что отец и не посчитал бы, что это дурно. Новая власть отнюдь не была ему
против шерсти, вовсе нет. Старый член профсоюза, он был всегда одним из
вожаков забастовки печников, теперь он член комитета на "Кафеле". Не дружи
отец с водочкой, его бы "поставили комиссаром всего кирпичного
производства", так говорят другие печнику. Сам отец считал, что водка ему
сослужила пользу, с "комиссарством" он бы погорел, не любит ни командовать,
ни приказывать, а еще меньше увещевать или восп-итывать, нет у него этой
жилки погонялы или учителя, а каждый начальник должен быть хоть чуточку
погонялой или учителем. Собственно, отец больше и не пьет, выпивохой его
числят по старой памяти. Раньше он закладывал каждую субботу и воскресенье,
в понедельник опохмелялся. Уложит с утра кирпич-другой, а с обеда
обязательно пойдет выпивка. В понедельник настоящего работника из него не
было - то ли тело было слишком слабым для кирпича, то ли душа кричала по
горькой. Настоящая работа начиналась во вторник, а то и в среду, но в
понедельник - никогда. Все последующие дни он не давал себе спуску, уже к
шести утра добирался на стройку и работал, пока свет позволял, хоть до
девяти-десяти вечера. В темное время года отделка краев и кладка печей шла
при электрическом свете или с карбидной лампой. Только подборка кафельных
плиток проходила в середине дня, при лампе глаза могли подвести. За неделю
требовалось сложить большую, облицованную глазурованной плиткой печь --
таков был неписаный закон, нарушать который отцу совесть не позволяла. Можно
было не выполнить казенные указы, они сочинены и установлены чиновным людом,
а рабочий порядок и р'а-бочие традиции требовалось почитать. Отцу давно бы
уже вставили перо, не управляйся он к субботе с работой. И тяга была у его
печей хорошая, и дров они требовали мало. Дни, когда отец запивал, он,
Андреас, не любил. Пьяный отец важничал и куражился, бывало, спускал зараз
половину получки, любил под пьяную руку угостить и вовсе незнакомых ему
людей, которые нахваливали его, - в предместных кабаках это знали.

В первую трезвую субботу сын украдкой поглядывал на отца, в следующую
получку Андреас уже не скрывал своего удивления, а в третью субботу прямо
спросил, что стряслось. Отец посмеялся, сказал, что негоже ему теперь к
бутылке прикладываться, на Тоомпеа своя власть, а дома сознательный
комсомолец. Андреас не поверил, боялся, что к отцу пристала какая-нибудь
хворь, до сих пор он так и не знает, что тогда сталось с ним. Ел отец то же
самое, что и раньше, на желудок не жаловался, и в легких вроде ничего нового
не было. Кашлем курильщика отец заходился столько, сколько Андреас помнит
себя. Хотя отец в последнее время изменился, он не стал бы шпынять его за
выступление по радио, но Андреас стыдился при нем готовить речь. Отцу не по
душе были теперешние ораторы, за то, что они, вместо того чтобы от себя
сказать, все больше по бумажке читали, заготовленные речи отец не признавал.
А без бумажки Андреас не решился бы перед микрофоном предстать, к тому же на
радио от него требовали текст. Потому-то Андреас и не сказал отцу правду,
потому-то и наплел о контрольных работах и придирках "Ивана Грозного".
Так что Этсу не дает покоя его выступление. И в школе ребята поддевали,
но все больше намеками, за глаза. Не один из тех, кочу хотелось бы поточить
на нем зубы, считал за лучшее попридержать язык, с его кулаками считались.
Конечно, выпускники на кулаках уже не фехтуют, и все же два обормота из
параллельного класса пристали к нему под горой у Казанской церкви. Эти парни
шли за ним от самой школы, ругали и угрожали. За Раулем, сыном известного