"Олег Куваев. Кто-то должен курлыкать" - читать интересную книгу автора

и, утешительно махнув хвостом, села в сторонке. В сенях тяжко заскрипели
половицы. Казалось, кто-то нес тяжелый мешок и боялся в темноте оступиться.
Распахнулась дверь, и на крыльцо вышла старуха столь могучего роста, что я
даже усомнился в реальности происходящего. Она была в платье из темного
ситца, а из-под платья торчали носки литых рыбацких сапог. И лицо у нее было
как бы литое, с твердым мужским подбородком. Старуха укрепилась на крыльце,
подняла к глазам тяжелую ладонь и так разглядывала меня, точно она была
постовой Илья-Муромец, а я хитрый и коварный татарин на горизонте. Собака
поднялась и пересела точно в центр тропинки между старухой и мной, как бы
уважая хозяйку, но и не нарушая обычай гостеприимства. Лодочный мотор на
реке затих, рябины шумно стряхнули воду с огненных листьев.
- Дак пришел, дак зачем под дождем мокнешь? - громко и ехидно спросила
старуха. Мне показалось, что я уловил мгновенно мелькнувшую улыбку, и сквозь
эту улыбку как бы со стороны увидел и собаку, соблюдавшую дистанцию, и
самого себя в обтертой лесной одежде, скрюченного под рюкзаком, но с
щегольской офицерской сумкой, которая как бы удостоверяла мое непростое
положение в этих самых лесах.
Старуха повернулась и так же тяжко ушла в избу. Я прошел следом.
В избе пахло печкой, рыбой и сухим деревом. Я сел на лавку. У здешних
деревень есть одна особенность, которую вряд ли где в мире встретишь. Они
всегда строились в лесу, но на реке или вблизи моря. Поэтому повседневный
обычай сплел воедино плуг крестьянина, топор лесоруба, рыбацкое знание
сетей, прижимных и отгонных ветров, а также разный морской обиход. Вот и
сейчас в поле зрения я видел картошку, сваленную для просушки в углу, груду
сетей, из-за которых торчал заговорщический глаз прошмыгнувшей за мной
собаки, два топора: один с финским прямым, другой с плотницким топорищем,
несколько стеклянных оплетенных шаров-поплавков и на стенке две раскрашенные
увеличенные фотографии в рамках: бравые светлоглазые парни в морской форме,
один в бескозырке, другой в офицерской фуражке с "крабом".
Собака затаилась в углу, лишь глаз ее доброжелательно поглядывал на
меня. Старуха поставила на плиту керосинку, на керосинку чайник. Она
двигалась как монолит, с эдакой размашистой твердостью.
- Ты по делу пришел или так? - стоя ко мне спиной, спросила она.
- На острова требуется попасть. Где карбас можно достать?
- А ведь я, старая, правильно догадалась, - по-молчав, сказала
старуха, - Вначале думала: еще один за иконами рыщет. А икон-то нету. Уж
самовары и то все увезли. Котелки старые, прости господи, забирают. Потом
разглядела. Вид у тебя боевитой, глаз хмурой. Наверное, мыслю, на острова.
Ведь иконы да острова - тем люди нашу деревню и знают. Тебя как зо-вут-то?
-Я сказал.
- Карбаса-то сейчас все в Баб-губе. Пикша на яруса идет. У Андрея,
слышал, трещал. Я сбегаю.
- Да не беспокойтесь, я сам.
- Я этот вопрос на ноги поставлю,- хмуро погрозилась она кому-то. -
Меня ведь Студенткой зовут. Поди, слышал, раз сразу ко мне стопы направил?
- Как Студенткой?
- А вот! - Она села на лавку, как бы приготовившись к долгой беседе, но
сидела все так же гвардейски прямо.- До войны-то я Евдокия была. В войну
Патриоткой прозвали. В газете портрет мой был: женщина-патриотка. Так бабы и
звали. А теперь повадились студенты ездить. Вначале один, потом двое, а