"Юрий Кувалдин. Ворона." - читать интересную книгу автора

Дали общий свет. Александр Сергеевич беседовал с Мишей.
- Вот некоторые субъекты говорят, что раньше было лучше, жизнь была
спокойнее, - сказал Александр Сергеевич. - Но это не так, и вы это здорово
показали. Культурный прогресс человечества идет очень медленно. Мы живем в
лучшее время, по сравнению с прошлыми временами, хот дикости еще много, но
значительно меньше, чем прежде. И вы пишете лучше, чем прежде... Тогда вы
плели, как вон Маша, - кивнул Александр Сергеевич в ее сторону, -
непроницаемую словесную ткань, и только. Хотя тканью то плетение назвать
нельзя. Ткань - вещественна и имеет свое предназначение, а то было
нечто... бессмысленное. Когда нечего сказать, я думаю, когда пуста душа,
то начинается плетение, объемы, главы, как роман на голову, вместо снега!
Мертвые слова, фанерное искусство. А у слов есть душа! Вот в чем дело. Эту
душу слов нужно почувствовать и познакомить слово со словом. А это могут
делать единицы.
Ильинская, сидевша рядом с Алексеем, шепотом спросила у него:
- Как вы думаете, Маша живет с Абдуллаевым?
- Разумеется, - прошептал Алексей.
- А как же Миша?
- Миша ее никогда не любил. Он прежде видел в ней коллегу по
художественной прозе, а теперь... Инерция знакомств, работы. Абдуллаев
теперь ему платит тысячу долларов.

- Пойдемте обедать, - сказал Абдуллаев.
Свет погас. Прожектор выхватил крупно руки Маши. Алексей из темноты
бодро запел:
Пройдут года, настанут дни такие, Когда советский трудовой народ Вот
эти руки, руки молодые, Руками золотыми назовет.

Повсюду будем первыми по праву.
И говорим от сердца от всего,
Что не уроним трудовую славу
Своей страны, народа своего!

После этого луч прожектора осветил сидящую в кресле Ильинскую. Она
задумчиво смотрела в зрительный зал.
- Муж оставил меня в пятьдесят шестом году. Я играла горничных и
воспитывала сына.
Когда сыну исполнилось двадцать лет, он начал заниматься штангой. За
год накачался до неузнаваемости. Стал победителем первенства страны, и
умер скоропостижно. Я думаю, он совершал ежедневное насилие над своим
организмом ради дурацкой победы, о которой теперь никто не помнит. И я,
сознаюсь, совершила насилие над собой, с горя родила от главрежа Гену. То
было в шестьдесят шестом году. И вот Гена вырос, стал гражданином США, я
пожила у него в Нью-Йорке, а теперь он здесь, устроил представительство
своей фирмы, торгует компьютерами.
И жизнь теперь кажется лирикой, которую можно читать, а можно и не...
Пошел дождь. По стеклам террасы потекли струйки.
После обеда Абдуллаев сказал:
- Я с Мишей съезжу на переговоры. К восьми часам вернемся.
Они ушли.