"Павел Кузьменко. Ахилл" - читать интересную книгу автора

Павел КУЗЬМЕНКО

АХИЛЛ


На зеленом, еще не очень вытоптанном холме близ моря сооружали
погребальный костер из целых кипарисовых стволов. По углам ставили
расписные амфоры с вином и маслом. У жертвенника резали быков, коней и
баранов. Великие вожди Агамемнон, Одиссей, Менелай и Аякс возлагали на
последнее ложе мертвого Ахилла, непобедимейшего из героев. Плач и стенания
разносились от моря до стана ахейцев.
У подножия холма стоял слепой Аэд и настраивал кифару, чтобы петь
вечером на поминальном пиру и играх славословия могучему сыну Пелея и
Фетиды, отныне покойному. Пока же Аэд был один. Прислушиваясь к доносимым
ветром плачу женщин и хитроумной речи Одиссея на гражданской панихиде, он
бормотал:
- Будь ты проклят, великий герой Ахилл. Нес ты горе троянцам и радость
ахейцам, фиванцам, спартанцам и мирмидонянам. Но что ты нес грядущему
человеку? Копятся по капле преступления и грехи, и некому искупить их,
кроме нас и наших детей. Тогда шлют боги в наказание людям войну. И пить
кровь из ее чаши нам и молчать, покуда не высохнет и не очистится чаша
преступлений наших. Но ты кричишь, Ахилл: "Мщение!" И тысячи оболваненных
тобой вторят: "Как он прав!" Презрен Парис, мелкая душонка. Но еще больше
презренна твоя неуязвимая, всесокрушающая, единственно верная, вечно живая
правота, Ахилл...
Здравствуй, мама.
Это безумная жара. До жгучей, пыльной поверхности бэтээра невозможно
дотронуться. Но надо ехать сверху. Глаза слипаются, но надо смотреть. Мозги
плавятся и, кажется, стекают вниз по обгоревшей коже, но надо помнить, что
надо делать. И я чувству.о, что не автомат болтается на груди, а я сам
подвешен, как надежная безотказная вещь, и ничего со мной не случится,
когда безотказному мне будет приказано стрелять, прыгать, прятаться,
ползти. Эта трясущаяся в такт рессорам, в такт каменистой дороге вещь будет
отдавать приказы моей живой роте, и ничего с ней, с вещью, не случится.
Мама, я уже знаю, что со мной ничего страшного не случится.
Остановка. Мертвый кишлак. Я пишу в слабой тени гранатового дерева, и
руки еще дрожат от проклятой тряски. Ты чувствуешь это по почерку? Еще
стоит рядом проклятая пыль, которой я дышу. Ты чувствуешь пыль на бумаге?
Она стекает вместе с потом вниз под китель, под бронежилет. Там уже и так
не пробиваемый пулями панцирь из грязи. Я задыхаюсь, я бешусь под ним и не
имею сил даже почесаться.
Очень хочется пить. Я вижу свою странно длинную руку, срывающую с
колючей ветки фаната пыльный плод. И как далеко, как недоступно донести до
губ этот шарик, отколупнутый, будто тромб, с голой ветки. Я вижу, как
пальцы давят его, он сочится липкой розовой кровью, он - гадость, гадость,
летящая в ближайшую стену. Она взрывается розовыми брызгами, рушится, и
серые саманные кирпичи раскидываются в стороны, словно руки убитого
человека...
А сержант Поликарпов смеется мне в лицо и, сняв с пояса железную
гранату, страшную бороздчатую штуковину, чистит, как апельсин, и ест,