"Лев Кузьмин. Ранний экспресс (Маленькая повесть)" - читать интересную книгу автора

дел на железной дороге остались в памяти кыжимцев лишь уходящие вдаль
воспоминания, да остался посредине горы вот этот дом. Остался он -
притихший, опустелый. Сестры, братья Николая тесниться без родителей в нем
уже не пожелали, Кыж покинули, разлетелись по разным весям и городам.
И вот, пока с армейской шинелью на руке да с легким чемоданом Николай
поднимался на заросшее крапивой крыльцо, пока высматривал, чем бы отодрать
прибитые вместо замка к дверным косякам доски, - маленький, всегда охочий до
новостей поселок тут же зорко Николая разглядел, вмиг уверенно перешепнулся:
- Этот младший Русаков здесь не засидится тоже. Чего ему у нас
засиживаться? Он в армии, небось, навидался видов получше нашего Кыжа.
Какому-нибудь дачнику домишко загонит да и сам вслед за братьями-сестрами
подастся.
Поселок ошибся крепко. Николай на другое же утро подался всего-навсего
по лесенке в гору, всего-навсего к верхнему своему соседу, к бригадиру
Зубареву. И, не прошло лишнего дня, стал в бригаде сначала просто рабочим;
затем, как армейский автомобилист, сел за пульт автодрезины.
Потом он озадачил весь поселковый люд тем, что, подсветлив изнутри и
снаружи родительский домишко свежею покраской, начал населять его всяческими
пичугами.
А еще - книгами.
И любому сюда заглянувшему кыжимцу было странно в этом доме увидеть
вдруг заместо ожидаемой холостяцкой неуютности пускай самодельные, но
аккуратные, пестреющие книжными корешками ряды полок; увидеть ярусы прутяных
клеток, где скакало, порхало, распевало великое множество ничуть не
унывающих пернатых существ.
Жил здесь юркий, умеющий бегать по ветке вниз головой поползень. Прыгал
с сучка на сучок развеселый чиж. Охорашивался в своем уголке
желто-коричневый дубовник. Вспыхивала малиновым огоньком, чечекала, будто
надбитый колокольчик, легонькая чечевица. И были тут еще пичуги - все друг
на друга непохожие, каждая со своими повадками, каждая со своим голосом.
В дом будто переселился летний лес. Чудилось: в доме раздается не
только птичье щебетание, но даже как бы журчит ручей. Но особо все же
странным для захожего кыжимца-гостя оставался сам хозяин дома.
Чудновато было думать гостю, что вот этот же самый "птицевод" и
"книгоед" Николай Русаков всего-то лишь какой-нибудь час тому назад вместе с
ним, с гостем, вместе с другими товарищами по бригаде, спрыгнув с
автодрезины, ворочал железным ломиком тяжелые, скользкие от мазута рельсины.
Что это он, Русаков, пудовой кувалдой вколачивал в шпалы стальные,
трехвершковые костыли, а на требовательный окрик бригадира: "Давай, братва,
нажимай!" - весело огрызнулся: "Даем!" И когда по совсем еще теплым от
человеческих рук рельсам пролетал очередной поезд, Николай так же, как все
его товарищи, отшагивал в сторону, так же, как все, отирал устало чумазым
запястьем потный лоб и говорил удовлетворенно: "Вот - и дали! Вот - и все в
норме!"
Такой Русаков работящим, простосердечным кыжимцам был понятен. Таким он
был для них, как говорится, "весь свой в доску". Но когда рабочая смена
кончалась, когда кто-нибудь из молодежи-холостежи, - а чаще всего Серьга
Мазырин, - подталкивая Николая приятельски в бок, говорил: "Аида, в буфет
заглянем!" - то Николай, стараясь товарищей не очень разобидеть, шутливо
отнекивался: "Да я ведь, парни, почти как многодетный... Меня мои