"Лев Кузьмин. Ранний экспресс (Маленькая повесть)" - читать интересную книгу автора

Поджарый, босой, в подвернутых до мосластых колен штанах, издали
похожий на долговязого гусака, Русаков шагал со шлангом по тропке вдоль
изгороди первым. Следом, держась за шланг и едва выставляясь из густой
травы, семенил гусенком Пашка. А затем начиналось самое интересное.
Русаков опускал конец шланга в ржавую, пахнущую тиной бочку,
командовал:
- Беги включай!
И Пашка мчал обратно, надавливал на столбе под колодезной кровлей
пусковую кнопку, слушал, склонясь над холодной глубиной сруба, жужжит там
насос или не жужжит. И когда удостоверялся, что жужжит, то летел все той же
натоптанной тропкой к Русакову.
Русаков всегда теперь поручал шланг Пашке. Шланг наполнялся живой,
упругой силой. Из него вылетала в бочку звонкая, толстая струя. Она ударяла
в железный борт, дробилась на яркие брызги.
Когда же бочка становилась полнехонькой, то Пашка прижимал тугой исток
струи указательным пальцем, и струя превращалась в крутую, плескучую радугу.
Поливали прохладной радугой лишь картошку. Ну, а клубничные, огуречные
и другие грядки бабушка польет потом сама водою теплой, оставленной в бочке
для "сугрева".
Когда же работа на огороде кончалась, то Русаков обязательно говорил
Пашке что-нибудь серьезное.
Например, в самый первый раз он сказал:
- Видишь, вдвоем все вышло куда быстрей. И добавил:
- Добрая доля сегодняшних трудов, считай, твоя собственная.
Пашка кивнул в ответ серьезно, но спросил:
- Добрая доля - это сколько? Русаков призадумался.
- Вот... - отшаркнул он ребром твердой ладони мазок-отметину на самой
середине водяной бочки, на ее ржавом боку.
Пашка чуть отступил, отметину изучал долго.
- Не так уж, Коля, много... Но я стану расти. А значит, и работы для
бабушки смогу делать все больше. Верно?
- Верней не бывает! - поддакнул Русаков.
А однажды они сделали хороший запас дров на всю предстоящую зиму.
Правда, смолевые, длинные кряжи были завезены тоже при отце, но их
предстояло разделать, и Русаков принес пилу с бензиновым мотором.
Ею - грузноватой, зубастой - он орудовал, конечно, сам.
Пашка сначала ко всему, как приказал Русаков, лишь приглядывался с
крыльца.
Пила фыркала дымом, ревела, визжала, яростно тряслась. Со стороны
казалось, дай ей малую волю, и она сама собой заскачет по примятой траве,
вспрыгнет на громоздкие бревна, а оттуда сиганет прямо в небо. Она желала
взвиться под облака, но Русаков ее ловко укрощал. И вот она сердито резала
свилеватые, крепкие кряжи, как пряники; и вот на траве вспухали желтыми
сугробами опилки; и в полосатую тень ограды-штакетника откатывались широкие
чурбаки.
Когда же бензиновую гарь относило ветром, то над двором, над крыльцом
всплывал приятный запах уже пересохшей, но и все еще не утратившей лесного
духа сосновой живицы.
Ну, а затем Русаков принялся тяжелым колуном расшибать чурки на легкие
поленья. Пашке он велел поленья складывать в кладку. И опять получалось: