"Лев Кузьмин. Привет тебе, Митя Кукин!" - читать интересную книгу автора

Митя насторожился, поднял голову:
- Лучше бы автоматы...
- Что же, можно и автоматы. Отличимся в боях, дадут и автоматы. Да что
автоматы? К пулемету приставят! Как в песне: "Так-так-так! - говорит
пулеметчик. - Так-так-так! - говорит пулемет". Драпанем, Митька, а?
Драпанем?
Митя промолчал, но Сашины уговоры начали на него действовать. У Мити у
самого на душе скребли кошки. Правда, обиженным он себя не считал, да зато
из головы не выходили слова, выкрикнутые Филатычем на берегу возле дрожащей
Зорьки: "От нее ведь жеребенка ждали!" А "ждали" - это совсем не то, что
"ждем". "Ждали" - это значит: ждали, да не дождались, и жеребеночка теперь
никогда не будет.
И жеребеночка не будет, и сама Зорька, если заболеет, пропадет, и за
все это придется отвечать ему, Мите Кукину. Филатыч, слышь, так и говорит:
"Отвечать кому-то придется"... А кому? Ясно, кому. Безо всяких объяснений
понятно.
Мите вдруг вспомнился здешний, из районного села, однорукий милиционер
Иван Трофимович, который иногда, по пути, завозит в интернат почту и каждый
раз по настоятельному приглашению Павлы Юрьевны выпивает на интернатской
кухне огромную кружку чая с маленьким кусочком сахара. Сахар в интернате -
драгоценность. Крохотный кусочек - весь дневной паек Павлы Юрьевны, и гостю
это известно. Кусочек он берет деликатно, двумя пальцами, и, топорща рыжие
жесткие усы, откусывает от кусочка чуть-чуть.
Потом он кружку перевертывает, кладет на нее так и не съеденный сахар,
поднимается, оправляет единственной рукой ремень с кобурой и говорит Павле
Юрьевне басом: "Спасибочки! Премного благодарен за угошшение!"
Вот этот милиционер Иван Трофимович и встает теперь в Митином
воображении. Мите видится он не на кухне, а на высоком интернатском крыльце.
Вокруг крыльца стоят все интернатские мальчики, все девочки, стоят
Павла Юрьевна с Филатычем. Вид у всех скорбный. А Иван Трофимович выводит
его, Митю, из школы на крыльцо. Кладет на Митино плечо тяжеленную ладонь и
приказывает на всю улицу: "Ну, Митя Кукин, отвечай теперь за свой проступок
перед всем честным народом!" И Митя отвечает. Он утирает ладошкой слезы,
кланяется с крыльца на три стороны и трижды говорит: "Прости, народ честной!
Прости, народ честной! Прости, честной народ..."
Митя даже головой помотал, чтобы прогнать эту жуткую картину, а потом
взял кружку с молоком, разом выпил и, не вытерев молочных усов, с
полунадеждой, с полусомнением спросил:
- Да-а, ты-то вот к отцу побежишь, а я к кому?
Саша оживился:
- Так к лейтенанту же Бабушкину! Он же тебе привет прислал! Он тебе и
тогда привет прислал, и еще, может быть, собирается прислать. Но в случае
чего отец и двоих примет. Жалко, что ли?
И, чтобы не дать Мите отступить, Саша пустил в ход запретный, но верный
прием. Он отвернулся, нарочито громко вздохнул:
- Что ж, конечно... Если трусишь, я тебя не зову.
Этот коварный вздох решил все. Принять обвинение в трусости Митя не
мог. Он подумал, помолчал и тихо произнес:
- Ладно. Как ты, так и я. Когда бежать-то?
Бежать решили в самую полночь, когда первый раз пропоет петух Петя