"Лев Кузьмин. Привет тебе, Митя Кукин!" - читать интересную книгу автора

приободрились, но бодрость их была теперь совсем не та, что раньше. Ночь шла
на убыль, а пассажирский поезд с ящиком все не приходил и не приходил.
Поезда за окном грохотали то и дело, но все они были товарные, военные, и
все проносились напролет.
- Смотри, Сашок, танков-то сколько... Пушек! Идут и идут. Где их только
мастерить успевают?
- На Урале. Где же еще? Там заводы, там кузница победы. Помнишь, Павла
Юрьевна говорила?
- Угу, - кивнул Митя и попробовал представить себе эту заводскую
кузницу, но вспомнил, что вот и он тоже, если бы не потерял маму, жил бы на
Урале, и потихоньку вздохнул.
Сначала мальчики на каждый грохот бросались к окну, а потом даже и от
печки отходить не стали. Они поглядывали на пролетающие огни паровозов да
слушали выкрики за стеной:
- Тюнино! Тюнино! Сто двадцатый проследовал, Кирсаново! Кирсаново!
Двести шестому путь свободен.
И каждый раз дежурный хлопал дверью, выходил на платформу, пропускал
мимо себя грохочущий состав и опять хлопал дверью, опять накручивал рукоять
телефона, кричал в трубку и снова ненадолго затихал.
Митя думал: "Хорошо ему. Он работает, он у себя дома. Ему бежать никуда
не надо. Мне вот тоже, когда я работал в интернате - колол дрова, ездил за
водой, - было хорошо".
Но вслух Митя не сказал ничего. Саша мигом бы отрезал: "Опять
трусишь?" - а Митя нисколько не трусил, ему просто так думалось, вот и все.
Вслух он произнес:
- Хоть бы время узнать... А то непонятно: то ли ночь, то ли утро?
Саша слез на пол, стал ходить, неслышно ступая валенками. Он тоже
сильно тревожился. Он думал о том, что если до рассвета они не уедут, то в
интернате их наверняка хватятся, и тогда им во веки веков не видать никаких
кораблей.
Тут опять зажужжала телефонная вертушка, и дежурный принялся
выкрикивать не номера поездов, а совсем другое. Он закричал:
- Тюнино! Тюнино! Валя, позови Сидорчука... Что? Все равно позови! Я
сам двое суток не спал. Сидорчук? Ты что, Сидорчук, дрыхнешь, дрова не
шлешь, пока у меня запасной путь свободен? Что? Не дрыхнешь? А почему дрова
не присылаешь? Грузить некому? Сам грузи, Сидорчук, сам! Что? Как мои дела?
Дела как сажа бела! Не поправляется напарник мой... Пряхин, говорю, не
поправляется! Третьи сутки мне не выстоять. Усну. Аварию сделаю. Ты,
Сидорчук, давай дрова шли и на подсменку мне хоть часа на два кого-нибудь.
Ну-ну! До семи ноль-ноль я вытерплю, продержусь. Недолго осталось, полтора
часика. Ты с ним, Сидорчук, и махорки пришли. Пришли, пришли, не зажимай! Я
тут свою всю высмолил. Ну, будь здоров, жду!
Дежурный повесил трубку, а Митя подумал о нем опять:
"Нет, этому человеку за стеной не так уж и хорошо. Ему так трудно, что
он говорит: "На ходу усну!" - да только все равно терпит, потому что его
товарищ по фамилии Пряхин болеет, потому что война и заменить Пряхина и
этого дежурного больше некому. Он мало того что терпит, он еще дрова
какие-то требует: наверное, тоже для Пряхина".
Митя вспомнил высокую поленницу за крыльцом интерната. Вспомнил, что
вся она из толстых кряжей и стоит совсем неколотая, а переколоть ее в