"Лев Кузьмин. Светлячок на ладошке" - читать интересную книгу автора

гулкие, как сарай, сени, вваливаемся в избяной полумрак, и вот там
начинается еще одно для всех нас желанное действие - зажигание керосиновой
лампы, висящей на крючке под потолком.
Действие это чудесно потому, что нам дома зажигать лампы не дают. Нам
дома за одну лишь такую попытку влетает сразу и крепко, а здесь Оля, как
самая настоящая хозяйка, выкладывает на струганую столешницу спички,
придвигает к столу табурет и смело вспрыгивает на него.
Более того, когда Оля дотягивается до лампы и снимает блескучее в
полутьме стекло, то каждый раз оттуда, сверху, оглядывает все наши
настороженные физиономии, смотрит на все наши поднятые и готовно
растопыренные ладошки, вслушивается в наше напряженное сопение и каждый раз
говорит:
- Держи, Лень...
А "Лень" - это значит я.
А "Лень" - это значит, Олин выбор опять и опять пал на меня!
Слова такие означают, что изо всех тут я, может быть, наисерьезнейший
человек; и вот пузатенькое ламповое стекло опускается в мои руки!
Я стою, я не шевелюсь, я даже дышать теперь почти не решаюсь.
В эту минуту и мне ясно, и всем ясно, что я не только замечен Олей, а
еще и облечен ее самым глубочайшим доверием. Ламповое стекло -
драгоценность. Если его обронишь, кокнешь, то другого нигде скоро не
достать.
За что мне от Оли такая честь, я, в общем-то, не знаю. Может, за то,
что я такой же, как она, - живу здесь без отца, без матери. Может, за то,
что когда мы играем в круговую лапту и Оле приходится водить, то я стараюсь
Олю всегда поскорее выручить. А возможно, совсем и не за это... Может быть,
просто потому, что я стою у табурета всегда ближе всех. Но все равно я очень
горд, тем более что Оля каждый раз и говорит еще:
- Теперь, Лень, спички подавай.
Впрочем, она тут же и поправляется:
- Ой, у тебя руки заняты... У тебя стекло. Тогда пускай Шурик...
А Шурик - это мой всегдашний во всем соревнователь. Мы с ним ровесники,
нам обоим по восемь лет, и он ничуть не слабее меня. Но при этом он -
толстенький, не такой, как я, расторопный и никогда не успевает занять
лучшее место у табурета. Шурик теперь лишь оказывается первым, цапает
коробок со стола всей горстью и, запыхтев победно, встает на цыпочки,
тянется кверху.
Оля чиркает спичку, согнутая Олина ладошка от мгновенной вспышки
становится розовой.
Потом огонек опускается на горелку лампы.
Оля принимает от меня стекло, и вся бабкина Катеринина изба с ее
коричневыми от старости, гладкими стенами, с беленой печкой, с бумажными
вырезными занавесками, с горшками цветов на окошках озаряется желтым, мягким
светом.
Мы тоже вздыхаем светло. Даже Шурик смотрит поласковей в мою сторону, а
Оля спрыгивает вниз, бесшумно и легко мчится к печке.
И вот на столе сковорода с теплой картошкой, и опять в избе только стук
да звяк, так мы стараемся, работаем вилками, убираем угощение наперегонки.
А тут за стеною на лестнице торопливо запостукивает и бабкина
Катеринина клюшка. Сама бабка еще в сенях, еще нашаривает дверную скобу, а