"Лев Кузьмин. Осенью, при солнышке" - читать интересную книгу автора

со стены, с гвоздика кожаную кепку и только тогда уж сказал:
- Да назовите Васькой и - шабаш! В деревне у всех коты - Васьки, пусть
и наш будет Васькой. Подумаешь, делов-то... Ну, а я помчался опять.
И он выскочил за дверь, за гулкие сени, завел на улице свой мотоцикл и
сначала с треском, а потом и действительно со все удаляющимся мурлыканьем
хорошо отлаженного мотора умчался опять куда-то в поля.
Но и Васькой назвать котенка девочки не согласились.
Не согласилась и мать. Собираясь после обеда снова на ферму, она
сказала, что колхозные коровы и те имеют каждая свою собственную кличку - то
Буренка, то Ромашка, а то даже и Звездочка, так зачем же в этом обделять
деревенских котят, когда они тоже все разные, все неодинаковые.
- Особенно наш, этакий красавец! Нет, вы, девочки, подумайте тут без
меня еще...
И девочки остались дома с котенком, и стали думать еще.
Но так как были маленькие, то думали не долго.
Они просто стали с котенком играть и манили его к себе: "Кис-кис!"
На этот зов котенок, конечно, оборачивался, но куда охотнее стал
скакать за Таней и за Дашуткой, когда они привязали к нитке бумажку и
принялись бегать взапуски.
Шум, веселый топоток они подняли в избе такой, что вскоре все трое
упыхались. А как упыхались, то влезли на табуретки и распахнули все еще не
заделанное на зиму окно.
Мать сердилась, когда узнавала, что окно без нее открывали, но девочки
обе половинки все равно распахнули, навалились на подоконник, пристроился
тут и котенок.
Он уселся на самом краю, на самом солнышке, а Дашутка опять стала
баловаться с ним. Она, как будто хитрая мышка, стала поскребывать по
крашеному подоконнику пальцем, а котенок стал слушать, на Дашуткин палец
смотреть.
Смотрел, смотрел, да вдруг и цапнул. И Дашутка ойкнула, рассердилась,
шлепнула котенка ладошкой:
- Вот тебе, вот! Не цапайся!
А он и ладошку хотел цапнуть.
Тогда Дашутка хлопнула его сильней, совсем уж по-правдашнему.
И тут котенок разом встопорщился, сердито шикнул на девочек, с окошка
сиганул в бурые лопухи и там исчез.
- Ты что наделала-то! - закричала Таня, а Дашутка заплакала:
- Я нечаянно, я не нарочно!
Суетясь и толкаясь, они кинулись к вешалке, кое-как, наспех, напялили
пальтишки, всунули босые ноги в резиновые сапоги, выскочили на крыльцо, на
холодный сквозняк.
Ветер сразу принялся трепать распахнутые одежки, но Таня и Дашутка,
низко пригибаясь и держа платки за длинные концы, все равно побежали вокруг
избы и за углом, за калиткой сада, попали в солнечный затишек.
Ветер пошумливал там лишь в больших, почти голых теперь черемухах и
рябинах. Он крутил вихорьками палую листву, и ничего, кроме этого шуршания,
вокруг было не слышно. Раз или два где-то тенькнула синица, а потом опять
стало тихо.
- Кис-кис... - позвала плачущим голосом Дашутка.
- Мурлыкин, Мурлыкин! Палешок, Палешок! Васька, Васька! - принялась