"Эдуард Самойлович Кузнецов. Дневники (Во время первого пребывания в трудовом лагере в 1967) " - читать интересную книгу автора

похода Эдигея на Москву: "Не было ни малейшего сопротивления. Россияне
казались стадом овец, терзаемых хищными волками. Граждане, земледельцы
падали ниц перед варварами: ждали решения судьбы своей, и моголы отсекали им
головы, или расстреливали их в забаву... Пленников... иногда один татарин
гнал перед собою человек сорок". Ах, избегайте, тов. Круглов, прямолинейных
суждений о чужих народах, которые всегда ведь хуже вашего уж тем одним, что
чужие! История российская поражает отсутствием даже намека на уважение к
личности как таковой - ни за что, за то только, что личность. Человек лишь
унавоживает ниву государства. Бояре в Думе друг друга за бороды таскивали и
в морду плевали - не за велик стыд почиталось. Русская дуэль - это донос.
*** А вот Карамзин выступает на нашем суде: "Бегство - не всегда измена;
гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от
мучителя..." Любопытно бы заняться историями всех русских беглецов - вплоть
до пореволюционной эмиграции. Уверен в выводе, что это, как правило, люди не
только незаурядные, но и предельно свободолюбивые. *** Вот еще очень русская
сценка из Карамзина (столь же русская, как хороводы вокруг князя - "Князь ты
наш, солнышко!" - а завтра его на сосну... ради хороводов другого князя):
Иоанн IV отказался от царства, "столица пришла в ужас: безначалие казалось
всем еще страшнее тиранства. "Государь нас оставил! - вопил народ. - Мы
гибнем!... Как могут быть овцы без пастыря?" *** Опричнину можно
рассматривать как своеобразный рыцарский орден - единственное русское
рыцарство. *** Что-то меня сегодня разбирает обличать моих предков с
материнской стороны. Находит иногда - видимо, отрыжка после великодержавного
самогона, которым поили с пеленок. *** И еще. Из письма Курбского Иоанну IV:
"иже затворил еси Царство Русское, сиречь свободно естество человеческое,
аки во адове твердыни, и кто бы из земли твоей поехал до чужих земель,
называешь того изменником и казнишь смертию..."

25.11. В Византии василевс не только царь, но и первосвященник -
стирание граней между государственной и религиозной (в ином
пространственно-временном контексте - политической) сферами жизни, слияние
их. Идеальный василевс - Коба: и генсек и глава правительства разом. В
отличие от античного индивидуализма, где на первом плане личность, как
правило героизированная, в Византии господствует сверхличное начало. В
советском государстве человек становится преимущественно личностью лишь
когда он попадает под суд - тогда никакие ссылки на бытие, на "заевшую
среду" (столь широко используемые марксистами еще и в начале этого столетия)
не помогают. Вообще же говоря, несмотря на теоретическое признание роли
личности, в подтексте всех исторических обзоров подвигов советской власти
кроется убеждение, что победы едва ли не автоматически обеспечиваются
верностью божественным предначертаниям Маркса-Ленина. Но это, я полагаю, не
более как дань историческому славянскому мироощущению, ибо историю - во
всяком случае внутригосударственную - творят весьма конкретные личности,
любящие, когда слишком подопрет, погуторить о творческом развитии марксизма.
Правда, вовне они подают себя как безличное орудие - и какая разница, Бога
ли, марксизма или того, что выдается за народную волю? Таким образом, все на
своих местах - сохранение (и выгодное) традиционного мироощущения в низах и
бесшумная грызня за личную власть наверху.
Припоминается такая деталь: в Византии инакомыслов казнили и вообще
очень блюли идеологическую чистоту - особенно пристально приглядывались к