"Пер Лагерквист. Сивилла" - читать интересную книгу автора

отнимет у меня всю радость жизни", - шептал я про себя.
Впервые представилось мне тогда то существование, какое ожидало меня в
будущем, впервые провидел я его бессмысленность. И впервые поверил во
власть надо мною страшного проклятия, поверил, что этот сомнительный бог
сумеет добиться своего и душе моей действительно суждено испытать все, чем
он ей грозил. Что все исполнится, как он предрек.
И все исполнилось. Совершавшееся со мною пагубное превращение
становилось все заметней, и я был бессилен противиться ему. Что мне было
делать, что я мог? Как мог бы я вмешаться в то, что со мною происходило,
воспрепятствовать ему? Это было не в моей власти, я был совершенно
беспомощен. Мог ли я помочь, если злосчастная, взывавшая о помощи душа -
это и был я сам, если пагубное превращение, которое совершалось,
преисполняя меня безысходной тоскою, - это и был я сам.
И вот однажды, доведенный до отчаяния, я сделал нечто... нечто такое,
что лишь усугубило мою беду, мое злосчастие. На дворе был день, но я
праздно лежал на постели, терзаемый моими неизбывными думами, тоскою моей
души, - моей души, которая не была больше моею. Внезапно меня охватила
бешеная ненависть к своей судьбе и к этому злобному богу, который был в
ней повинен. Для чего я мирюсь с этим?! С этим безумием?! Для чего не
восстану против этой силы, завладевшей мною, и не крикну: "Я _не желаю! Не
желаю!_ Я хочу жить, жить, как живут другие, быть таким, каким я был! Я
хочу быть как все другие! Хочу жить!"
И когда я это произнес - я произнес это вслух, хотя говорил с самим
собою, - проклятие будто спало с меня, как тяжелые одежды, и я
почувствовал такое облегчение, такую свободу, каких не испытывал все
последнее время. И тогда я поднялся со своего ложа и пошел в ту комнату,
где были жена и сын. Минуту я стоял, слушая их лепет и любуясь их игрою, а
затем подошел, мягко отстранил ребенка и поцеловал ее. Она обвила мою шею
руками, своими теплыми обнаженными руками, и мы с нею пошли ко мне в
комнату, и, когда мы разделись, она легла на мою постель, где я незадолго
перед тем лежал в терзаниях, и улыбнулась мне знакомой милой улыбкой,
ожидая, чтобы я к ней пришел. Все было как раньше, когда мы друг друга
любили, и мне казалось, я одержал победу и снова сделался счастлив.
Но я ничего не мог. Она была со мною нежна, нежней, чем всегда, я это
чувствовал, ведь мы так давно не были вместе, но желание во мне не
разгоралось. Она обдавала меня своим жаром, но жаром пылала лишь она, я же
только покрылся холодной испариной и ничего не мог. Я ощущал на своем лице
ее прерывистое дыхание, прерывистое от влечения ко мне. Но я был ни на что
не способен.
В конце концов я разрыдался. Охваченный отчаянием, я лежал, обнимая ее
прекрасное горячее тело, и рыдал.
Она погладила меня по волосам, по щекам. Потом обхватила обеими руками
мою голову и долго смотрела на меня, смотрела пристальным, испытующим
взглядом мне в лицо, как она давно уже не делала.
- Какие старые у тебя стали глаза, - сказала она.
С того дня несчастье мое сделалось полным, стало подобно бездонному
колодцу, куда я низвергся теперь, когда и это тоже было у меня отнято. Но
чему же тут удивляться? Не в этом ли высшее блаженство и счастье жизни?
Неудивительно, что у меня его отняли, что мне не дано было больше его
вкусить и никогда уже не будет дано, мне, лишившемуся блаженства вечного.