"Сельма Лагерлеф. Перстень Левеншельдов " - читать интересную книгу автора

порассказала ему девочка. Сам он на своем веку встречал лишь одного
человека, прозванного в народе Бенгтом-силачом. Но ведь может статься, что
девочка говорила не о нем, а совсем о другом Бенгте.
Когда пастор въехал на сэттер, ему навстречу выскочил молодой парень.
То был сын Борда Бордссона - Ингильберт. Он был несколькими годами старше
сестры, такой же рослый и крупный, как она, и схож с ней лицом. Но глаза у
него были посажены глубже, а вид - вовсе не такой прямодушный и
добросердечный, как у нее.
- Далеконько вам было ехать, господин пастор,- сказал Ингильберт,
помогая пастору спешиться.
- О, да,- сказал старик,- но я приехал быстрее, чем полагал.
- Мне самому бы надо было привезти вас сюда, господин пастор,- сказал
Ингильберт,- но я рыбачил вчера вечером допоздна. Лишь вернувшись домой, я
узнал, что у отца в ноге антонов огонь и что сестру послали за вами,
господин пастор.
- Мэрта не уступит любому парню,- сказал пастор.- Все сошло как нельзя
лучше. Ну, а как Борд сейчас?
- По правде говоря, он совсем плох, но еще в уме. Обрадовался, когда я
сказал ему, что вы уже выехали из лесу.
Пастор вошел к Борду, а брат с сестрой уселись на широкие каменные
плиты возле лачуги и стали ждать. Настроены они были торжественно и
разговаривали об отце, который был при смерти. Говорили, что он всегда был
добр к ним. Но счастлив не был никогда с того самого дня, как сгорела
Мелломстуга, так что, пожалуй, для него лучше будет расстаться с такой
злосчастной жизнью.
Вдруг сестра сказала:
- У батюшки, видно, было что-то на совести!
- У батюшки? - удивился брат.- Уж у него-то что могло быть на совести?
Да я ни разу не видал, чтобы он замахнулся на скотину или на человека.
- Но ведь в чем-то он собирался исповедаться пастору, и никому больше.
- Он так сказал? - спросил Ингильберт.- Сказал, что перед смертью хочет
в чем-то исповедоваться пастору? Я-то думал, он позвал его сюда только для
того, чтобы причаститься.
- Когда он нынче посылал меня за пастором, он сказал, чтоб я упросила
его приехать. Ведь пастор - единственный человек на свете, кому он может
покаяться в великом и тяжком грехе.
Немного подумав, Ингильберт воскликнул:
- Чудно! Уж не придумал ли он все это, пока сидел тут один? Как и
небылицы, которые он, бывало, рассказывал про Бенгта-силача. Все это не
иначе как пустые бредни, и ничего больше.
- Про Бенгта-силача он как раз и хотел поговорить с пастором,- сказала
девочка.
- Тогда можешь побиться об заклад, что это одни бредни,- сказал
Ингильберт.
С этими словами он поднялся с места и подошел к оконцу в стене хижины,
которое было отворено, чтобы немного света и воздуха могло проникнуть
внутрь. Постель больного стояла так близко от оконца, что Ингильберт мог
слышать каждое слово. И сын стал прислушиваться, ничуть не мучаясь
угрызениями совести. Быть может, никто ему никогда прежде не говорил, что
подслушивать исповедь грешно. Во всяком случае, он был уверен, что у отца