"Сельма Лагерлеф. Перстень Левеншельдов " - читать интересную книгу автора

посреди площади огромный барабан. Все-таки стало повеселее, ибо люди
увидели, что судейские там, в палате, намереваются дать делу ход еще до
вечера. Судебный пристав вынес также стол со стулом да еще перо с
чернильницей для писаря. Под конец он появился, держа в руках небольшой
кубок, в котором звонко перекатывались игральные кости. Пристав несколько
раз выкинул их на барабанную шкуру. Видно, хотел убедиться в том, что они не
фальшивые и выпадают то так, то этак, как игральным костям и положено.
Затем он быстро ушел назад в палату, и ничего удивительного в том тоже
не было: ведь стоило ему только показаться на крыльце, как люди тотчас же
начинали осыпать его бранью и насмешками. Прежде никто бы себе этого не
позволил, но в тот день толпа просто обезумела.
Судью с заседателями пропустили сквозь заслон, и к судебной палате одни
из них прошествовали пешком, другие же подъехали верхом. Лишь только
появлялся кто-нибудь из них, как толпа сразу оживлялась. Но опять-таки никто
не шептался и не шушукался, как бывало прежде. Вовсе нет! И лестные и
поносные слова выкрикивались во весь голос. И ничем нельзя было этому
помешать. Ожидавших тинга было немало, и не такие они были, чтобы с ними
шутить. Важных господ, которые прибыли на тинг, тоже впустили в судебную
палату. Были там и Левеншельд из Хедебю, и пастор из Бру, и заводчик из
Экебю, и капитан из Хельгесэттера, и многие, многие другие. И пока они
проходили, всем им пришлось выслушать множество замечаний вроде того, что
есть, мол, счастливчики, которым не приходится стоять сзади и драться за
место поближе, да и еще много всякого другого.
Когда уже больше некого было поносить, толпа стала осыпать колкими
насмешками молодую девушку, которая изо всех сил старалась держаться как
можно ближе к частоколу из солдат. Она была маленькая и хрупкая, и мужчины -
то один, то другой - не раз пытались пробиться сквозь толпу и захватить ее
место; но всякий раз кто-либо из стоявших поблизости кричал, что она дочка
Эрика Иварссона из Ольсбю, и после подобного вразумления девушку больше не
пытались согнать с места.
Но зато на нее градом сыпались насмешки. Девушку спрашивали, кого ей
больше хочется видеть на виселице - отца или жениха. И удивлялись: с какой
это стати дочка вора должна занимать лучшее место.
Те же, что пришли из дальних лесов, только диву давались, как у нее
хватает духу оставаться на площади. Но им тут же рассказали про нее и немало
других диковинных вещей. Она была не робкого десятка, эта девчонка, она
присутствовала на всех судебных разбирательствах, она не проронила ни единой
слезинки и все время сохраняла спокойствие. То и дело кивала она головой
обвиняемым и улыбалась им так, словно была уверена в том, что на другой день
их освободят. И когда обвиняемые видели ее, они снова обретали мужество. Они
думали про себя, что есть на свете хоть один человек, который уверен в их
невиновности. Хоть один, кто не верит в то, что какой-то жалкий золотой
перстень мог соблазнить их и толкнуть на преступление.
Красивая, кроткая и терпеливая, сидела она в судебной зале. Ни разу не
вызвала она ни у кого гнева. Отнюдь, даже судью с заседателями, да и
ленсмана она расположила в свою пользу. Сами бы они, положим, в этом не
признались, но ходила молва, будто уездный суд ни за что не оправдал бы
обвиняемых, не будь там ее. Невозможно было поверить, что кто-либо из тех,
кого любит Марит Эриксдоттер, может быть повинен в лиходействе.
И вот теперь она снова была здесь, чтобы арестанты могли видеть ее. Она