"Сельма Лагерлеф. Сага о Йёсте Берлинге" - читать интересную книгу автора

церковных старост, и пономаря, и всю эту длинную вереницу прихожан,
разрывающих в клочья и стаскивающих с него облачение. И пастор живо
представил, как все эти люди, столь ревностно накинувшиеся на него, попадают
друг на друга по всей лесенке, когда тесемки развяжутся. А все те, кто внизу
и кому не удалось вцепиться в него, ухватятся лишь за полы сюртука стоящих
впереди и тоже упадут.
Он видел это так явственно, что не мог не улыбнуться стоя на коленях.
Но в то же время холодный пот выступил у него на лбу - все вместе взятое
было слишком ужасно. Ему придется стать отверженным, и виной этому -
спиртное. Ему предстоит стать священником, лишенным сана. Есть ли на свете
участь более постыдная?
Ему придется стать одним из нищих с проселочной дороги, валяться
хмельным у обочины, носить рубище, знаться со всяким сбродом.
Он кончил читать молитву. Надо было переходить к проповеди. Но тут
вдруг его осенило, и слова замерли на его устах. Он подумал, что ныне в
последний раз стоит тут на кафедре и возвещает славу Божью.
В последний раз! Эта мысль захватила пастора. Он забыл обо всем - и о
спиртном, и о епископе. Он подумал, что ему необходимо воспользоваться
случаем и восславить Бога.
Ему показалось, будто пол в церкви вместе со всеми прихожанами
опустился глубоко-глубоко вниз, а свод поднялся так высоко, что он заглянул
прямо в небеса. Он стоял один, совсем один на кафедре, но его душа
вознеслась в разверзшиеся над ним небеса, его голос стал могуч, звучен, и он
возвестил славу Божью.
Он был вдохновенным импровизатором. Он презирал написанную им
проповедь, и мысли будто снизошли на него, витая над ним, словно стая ручных
голубей. Ему казалось, будто говорил не он сам; но он понимал также, что ему
достался самый высокий удел на земле и что никому на свете, даже утопающему
в блеске и блаженстве, не выпадало удела более высокого, нежели ему,
стоящему здесь, на кафедре, и возвещающему славу Божью.
Он говорил до тех пор, пока его осеняло вдохновение; когда же оно
угасло и свод церкви опустился вниз, а пол снова поднялся высоко-высоко
вверх, он склонился и заплакал, ибо счел, что жизнь даровала ему свой
звездный час и что теперь все кончено.
После богослужения началось дознание и церковный сход. Епископ спросил
прихожан, есть ли у них жалобы на приходского пастора.
Пастор не был больше гневен и строптив, как перед проповедью. Напротив,
теперь он опустил голову от стыда. О, сколько посыпется сейчас злосчастных
историй о его пьяных пирушках! Но ни одной не последовало. Вокруг большого
стола в приходском доме стояла мертвая тишина.
Пастор поднял глаза. Сначала на пономаря, но нет, тот молчал, затем на
церковных старост; он поглядел на именитых крестьян и горнозаводчиков. Все
они молчали. Губы их были плотно сжаты, и они чуточку смущенно смотрели
вниз, на стол.
"Они ждут, когда кто-нибудь начнет!" - подумал пастор.
Один из церковных старост откашлялся.
- Я полагаю, у нас ныне редкостный пастор, - заявил он.
- Вы, достопочтенный господин епископ, сами слышали, как он читает
проповедь, - вставил пономарь.
Епископ стал говорить о том, что их пастор частенько не отправлял