"Евгений Борисович Лапутин. Студия сна, или Стихи по-японски " - читать интересную книгу автора

обычно свойственное взрослым и зрелым женщинам. Зато третью поездку
впоследствии не пришлось собирать в памяти по крупицам и мелким мерцающим
осколкам.
Обе они, уже освобожденные от всех характеристик, которыми наградила их
в свое время американская чиновница (но все равно более закрытые, чем
местные сверстники, что, впрочем, легко объяснялось европейским
происхождением), по каким-то причинам не поместились в желтый школьный
автобус и поэтому в Коннектикут поехали в машине настоятельницы - старом, но
бодром "саабе", где им в полное распоряжение было предоставлено заднее
сиденье.
Сестрам уже исполнилось по шесть лет. Помноженная надвое, шестерка
превращалась в двенадцать; Ю, садившаяся на плечи к более крепкой Эмме,
доводила их общий рост до семи с половиной футов, что намного превосходило
длину какой-нибудь девочки-богачки, томно залезавшей у себя на Ист-сайде в
присланный отцом лимузин.
С некоторой осторожностью, но все-таки можно сказать, что не
приходилось думать о зависти, по крайней мере, в привычном, классическом
понимании этого чувства. Была, наверное, озлобленность, имевшая причиной
обостренное чувство несправедливости: обе они уже знали, что родились где-то
там, в далекой Европе, которая отчего-то отринула их от себя, подчинила той
самой неясной метафизической силе, что и перенесла их, словно две песчинки,
сюда, в Америку, где, несмотря на уже безукоризненный детский английский,
они все равно ощущали себя чужачками.
Им было бы очень трудно объяснить (хотя никто и не требовал
объяснений), в чем именно они ощущают свою несхожесть с другими. Когда-то
потом уже взрослая Эмма сказала, что их кожа всегда была тоньше. Наверное,
они все чувствовали острее. Наверное, им доставляло мучение, когда они
видели у себя на подоконнике dove* и не могли вспомнить соответствующего
слова из родного языка, который, впрочем, таковым для них уже не являлся.
______________
* Dove (англ.) - голубь.

Теперь ручка запнется, проглотив свою чернильную слюнку, но потом
все-таки выведет: чувственность. Да, именно чувственность так разительно
отличала их от других. Нет, пока ничего особенного не происходило, и поэтому
им не составляло труда следовать одному из самых строгих правил школы -
спать с руками поверх одеяла. Но ни мать-настоятельница, ни сестра Катарина
не могли перлюстрировать их сновидения, которые, прямо сказать, не всегда
соответствовали возрасту своих малолетних зрительниц. Их персональный
изобретательный Морфей порой устраивал для них столь выразительные ночные
представления, что по утрам и без дополнительных понуканий они молились с
особенным тщанием.
Но все равно, что им было поделать с ощущением, что иногда даже воздух
становился гуще и слаще, будто бы в нем размешали сахар. Но все равно, что
им было поделать с внезапным ознобом, от которого приходилось ежиться даже в
теплых комнатах школы. Предчувствия - вот что переполняло их, предчувствия.
В "саабе" они ехали молча, отвечая на завлекательные вопросы
настоятельницы односложными "Yes, We do" и "No, We don't".* Настоятельница,
боявшаяся сквозняков, открывать окна не разрешила, и застекленное
изображение того, что скакало, в полном соответствии с неровностями дороги