"Ольга Ларионова. Выбор (Журнал "Аврора")" - читать интересную книгу автора

оболочку от голубоватого белка. Стоячие, ледяные глаза.
- Я готов... сестра.
- Доктор Уэда разрешил вам вписать в память тридцать тысяч мнемоединиц,
но с вечера вы ничего не заказали...
Обычно он пользовался этой возможностью и, благо шлем на голове, раз в
два-три года, когда обновлялся отпечаток его памяти, механически
"вписывал" в свой мозг то классическую латынь, то теорию внеслучайностей
Чиппинхолда, то драмы Корнеля. Последнее, правда, он сделал напрасно: за
кулисами давно уже было подмечено, что роли и партии, заученные
механически, не приносят счастья даже на любительской сцене. Но ведь
по-настоящему крупных удач у него не было и среди ролей, подготовленных
естественным образом...
- Бог с ними, с мнемоединицами. Делайте снимок.
- Но доктор Уэда оставил для вас вот это. - Сквозь смотровую щель видна
надпись на кассете: "Методика постановки эксперимента в естественных
условиях околополярных областей Марса".
Разрешение в медицинской карте, шлем на голове, никаких физических
усилий. Правда, потом придется взглянуть на этот текст глазами, для
закрепления, - но даже не читать. А сейчас от него требуется одно:
_захотеть принять информацию_.
- Спасибо, сестра, что-то не хочется.
Спокойные, не способные ни удивиться, ни опечалиться, глаза. Если бы на
ледяном Юпитере существовали какие-нибудь сапиенсы, у них были бы такие же
телескопы - это факт. А вот голос и совсем неожиданный - глубокий,
вибрирующий. Хорошо поставленный голос. И странное ощущение, как будто он
уже видел когда-то и эту фигуру, и глаза, и слышал это контральто, но все
это активно противилось тому, чтобы быть объединенным в один образ, - эти
глаза Сольвейг, голос негритянки Олимпии Ватт и движения... да принцессы
Береники, не иначе.
Не компоновалось это в одну реальную женщину.
- Пациент, сосредоточьтесь, пожалуйста: даю пятнадцатисекундную
готовность.
Ну, наконец-то. Щель сомкнулась, свет начал медленно угасать. Еще
немного, и на несколько минут (а может - долей секунды) он останется в
полной тишине и темноте. Может быть, это и не свет выключался, а он сам
переставал видеть и ощущать. Сейчас он попытался поймать этот миг
отсоединения от внешних раздражителей, как в детстве ловил и не мог
поймать момент перехода ко сну. Но сознанию не за что было уцепиться - все
внутри бокса было белым, гладким... Даже дверь. Дверь без ручки. Черт,
абракадабра, пошло выключение сознания... Нет. Вот и еще секунда. И еще.
Почему именно здесь - дверь без ручки? Бессмыслица. Ага, угасание...
дверь... дверь, через которую нельзя выйти... некуда выйти... дверь в
никуда... дверь...
- Арсиньегас! Дан Арсиньегас!
Его уже зовут, а он еще не вспомнил. Это _нечто_, такое огромное,
ворочается в его сознании бесформенной, неопознаваемой тушей; оно слишком
близко, чтобы его можно было рассмотреть, - это словно книга, которую
пытаешься прочесть, держа ее на дюйм от зрачка. Строчки сливаются в
расплывчатую сетку, и больно глазам. И еще это похоже на мнемовпечатку,
когда в первую минуту пробуждения даже толком не помнишь, что же такое