"Ольга Ларионова. Развод по-марсиански" - читать интересную книгу автора

- Как же, - сказал Сит, - старалась она понять. Она просто тупо
переваривала пищу, потому что обожралась всякими червями из бурых болот,
прокисшей ягодой и разложившейся падалью. Она всеядная, твоя снежная птица
чичибирилинка. Всеядная тварь.
- Не надо, - снова попросила Корели, - тебе самому потом бывает
неприятно, когда ты так говоришь,
Сит быстро глянул на нее и потянул к себе одежду.
- Миленькая моя, - он дернул вверх язычок застежки так, что взвизгнули
металлические зубчики, - за последние четыре года ты удивительно научилась
распознавать, что мне приятно, а что - нет. А потом являться на рассвете и
пялить на меня глаза, так что я просыпаюсь в холодном поту.
Корели повернулась и пошла в свою спальню. Теперь, когда она уже не
смотрела на него немигающими птичьими глазами, а бесшумно скользила вдоль
стены, легко касаясь ее пальцами опущенной руки, и каждое ее движение было
удивительно прежним - из того далекого первого лета - теперь все вдруг
перевернулось.
- Да постой же ты, ради бога, - досадно крикнул он, - иди сюда, раз уж ты
меня разбудила. У меня ведь есть еще время,
Она остановилась, прислонясь к стене и спрятав за спиной руки.
- Нет, - сказала она. - Не надо, Сит.
Так, Значит, теперь с интервалом в два-три дня она будет говорить ему "не
надо". Нарождение второй привычки за одно только утро.
- Сит, я не хочу так - только потому, что у тебя есть время...
- Миленькая моя, я что-то не припоминаю, чтобы мы с тобой когда-нибудь
задумывались над мотивировками.
- Да, - сказала она, - потому что раньше была белая птица, и снег, и
звезды, такие яркие, что отражались в снегу.
Он прикрыл глаза и честно припомнил снег, и птицу, и тень от птицы, когда
он высек огонь, и все это появилось, но звезды в снегу не отражались.
- Нет, - сказал он, - такого не бывает.
- Белая птица, - повторила она, - и звезды, которые отражались в снегу.
- Птица была, - сказал он.
- И звезды, которые отражались в снегу.
- Черт с ними, пусть отражались.
Корели ничего не сказала. Вот так все четыре года, все четыре проклятых
года. Жуткая болезнь - несвертываемость крови. Она сама по себе не делает с
человеком ничего страшного, она только позволяет крови вытекать - капля за
каплей, беспрестанно, до самого конца.
С каждой каплей все легче и легче становится тело.
Вот оно стало совсем легкое. Невесомое. Чужое.
Чужое.
- Ну вот, - сказал Сит, - вот теперь у меня и времени не осталось.
Он пошел к двери и остановился.
- Ты будешь выходить из дому? - спросил он.
- Да, - сказала она, - но к твоему приходу я вернусь.
Он переступил порог и пошел по узенькой тропинке, стараясь думать о
дневных делах, чтобы прогнать раздражение, которое не покидало его с того
самого момента, как он проснулся. Но все кругом - и капли росы на шершавых
оранжевых листьях, и сиреневая чистота близкого горизонта, и свежий хруст
промерзшего за ночь гравия - все непрошенно возвращало мысли Сита к тому,