"Ольга Ларионова. Щелкунчик (Фантастический рассказ) " - читать интересную книгу автора

ее угадываешь только потому, что ждешь, да иногда начинает тоненько зудеть
попавшая в резонанс лампочка. Но затем гигантское тело корабля наливается
напряжением, и крупная, с трудом сдерживаемая дрожь бьет эту титановую
посудину, словно какое-то живое существо мчалось изо всех сил, пока не
наткнулось на невидимую преграду, и вот теперь оно замерло, а дыханье
продолжает клокотать, и сердце готово разнести свою оболочку... И только
когда двигатели будут переведены с холостого хода на маршевый, дрожь эта
внезапно сгладится, стиснутая невыносимо тяжелой лапой перегрузки.
- Штурман, - сказал Тарумов, - как только выйдем в периферийную зону
шлейфа, ляжем в дрейф и пропустим комету мимо себя. Генератор защиты
выдержит. А там посчитаем, что дальше.
- Хорошо, - не по-уставному ответил Феврие.
Хорошо ему не было. Ему давно уже стало страшно и тоскливо, потому что
в этот рейс он мог и не идти - Полубояринов давно уже звал его к себе, в
координационный центр. Но он отказался, потому что в этот раз набиралось уж
слишком много новичков: не считая командира, механик, второй штурман и оба
врача.
А сейчас ему было страшно и еще страшнее стало от одного-единственного
слова Тарумова: "посчитаем".
За все время пребывания в космосе Тарумов так и не научился решать. Он
научился только считать. Считать даже в тот единственный момент, когда четко
и безошибочно должна была вступить в действие интуиция настоящего
космолетчика.
Феврие, как и все старики, удержавшиеся в космосе, такой интуицией
обладал, но сейчас работала не она, а простой автоматизм, и он безошибочно
вколачивал программу в корабельную "считалку", а закончив свое дело, он
невольно оглянулся на Лору - впрочем, на нее все невольно оглядывались,
словно испрашивая ее молчаливое согласие и одобрение. Она полулежала в
командирском кресле, сцепив на крепежной пряжке свои маленькие руки, и
безмятежно улыбалась Тарумову.
- Ну, поехали! - сказал командир.
Раньше эти слова, с незапамятных времен ставшие уставной командой,
ничуть не коробили старшего штурмана; но теперь Феврие почему-то захотелось,
чтобы молодой командир сказал что-то свое, а не традиционное. Ведь сейчас,
после этих слов, могло случиться все что угодно...
Ничего не случилось. Тошнотворность перегрузки - и все. Вот уже три
секунды - и ничего. Четыре. Пять. Шесть. Семь...


[Image002]


Удар сотряс всю громаду корабля, словно в носовом отсеке разрядился на
себя гаубичный десинтор континентального действия. Кажется, был еще лязг и
скрежет рвущегося, как картон, металла, но кровь ударила изнутри в нос и
уши, черной режущей болью застлало глаза. Феврие показалось, что его
вывернули потрохами наружу и в таком виде швырнули с пятого этажа. Затем
"Щелкунчик" подкинуло и опустило, словно на волне, и еще, и еще. Это было не
так уж плохо - значит, работали автоматы-стабилизаторы, гасящие колебания;
но тут кроме боли и выворачивающей внутренности тошноты появилось еще