"Брюс Лауэри. Опухоль" - читать интересную книгу автора

бы одного из них - каменистых образований, видимых на рентгеновских
снимках. В качестве возможных объяснений опухоли они упоминали новый вид
рака, выпадение радиоактивных осадков, космическое излучение, лунный
вирус, - но все эти предположения были отклонены. Из подслушанного почти
невозможно было сделать какие-либо выводы, и моя проклятая
любознательность скорее была только еще больше возбуждена, нежели
утолена...
- ...корни распространились и вширь, и вглубь, - услышал я голос
главного врача. - Операция, без малейшего сомнения, могла бы только
ускорить смерть. И мы должны, конечно, в первую очередь подумать о
пациенте. Кроме того, ценные научные данные могли бы быть искажены или
вовсе потеряны, если вмешаться в естественный процесс...
Я осторожно закрыл дверь, думая о том, что слово "естественный"
выбрано не очень удачно. Теперь я определенно знал, о чем лишь догадывался
- у них не было намерения оперировать, и спасти маму уже нельзя. Я принял
эту новость спокойно, в самом деле, я уже ждал того дня, когда смерть
избавит маму от этих жестоких страданий.
Мама постоянно плакала, все спрашивала, когда ее освободят от этого
чудовища, когда же утихнет боль. Боль, должно быть, становилась все
сильнее, так как дозы морфия постоянно увеличивались. Мамин аппетит достиг
фантастических размеров.
Я мог наблюдать, как изменялись формы этого нароста под покрывалом.
Он увеличивался очень быстро. Было видно невооруженным глазом, как опухоль
растет от утра до вечера, а потом до следующего утра, когда я возвращался,
чтобы побыть с ней. Над животом она поднималась на высоту более полутора
футов. Постепенно она сужалась к концу, начинаясь где-то около воротника
ее ночной сорочки и кончаясь на ногах. Она расползалась теперь по всем
конечностям, особенно по левой руке и ноге. Я знал, что завтра она
переползет на шею и я впервые увижу ее.
Мама это понимала. Но никто из нас об этом не говорил. На следующий
день я обнаружил, что между ее постелью и моим стулом поставлена
перегородка. Я, конечно, запротестовал, но мама объяснила это по-своему.
- Пусть меня в таком состоянии видят только доктора и няни, но только
не ты, мой мальчик. Я выгляжу совсем плохо. Мне нестерпима сама мысль, что
ты увидишь меня в таком виде. О, Боже, чем я заслужила это наказание!
Действительно, жизнь, которую прожила моя мама, была достойна
подражания, и можно было подумать, что Всевышнему не нравятся
добродетельные люди..
Хотя мне совсем не хотелось обижать ее, я тем не менее рискнул
возразить против перегородки. Она согласилась, и ее убрали. Но когда бы я
ни входил в комнату, она с головой укрывалась одеялом. С тех пор я не
видел ничего, кроме огромного нароста под одеялом и ее правой руки. Я брал
ее за руку, но разговаривали мы очень мало. Она почти перестала говорить
из-за неослабевающей боли и переизбытка морфия. Кроме того, она всегда
плотно укутывалась одеялом, прежде чем мне разрешали войти в комнату.
Однажды утром в комнате было необычно тихо. Без ее нескончаемых
стонов тишина казалась невыносимой. Я знал, что она уже не может больше
говорить. Она только время от времени в отчаянии сжимала мою руку. Она
пыталась оставить мне записку. Я предполагал, что ей хочется, чтобы ее
немедленно оперировали. Я умолял хирургов, но тщетно.